Зульфикар Мусаков: Сталин любил Россию

«Где это видано, чтоб узбеки летали на кетменях?» — такими словами советское начальство встретило в 1991 году первую полнометражную картину Зульфикара Мусакова «Абдулладжан, или Посвящается Стивену Спилбергу».

Тем не менее история светловолосого мальчика с другой планеты, усыновленного узбекским дехканином, пользовалась успехом во многих странах, в том числе в России и в Японии. После выхода следующего фильма «Бомба» (1995), в котором сатирический талант автора засверкал новыми гранями, стало ясно, что в Узбекистане появилось свое «народное» кино.

Недавно в Ташкенте с большим успехом прошла премьера последней картины Мусакова «Берлин — Аккурган» Фильм, посвященный роли узбеков в Великой Отечественной войне, только что номинирован на российскую национальную премию «Ника»; не за горами показы в Москве.

Как режиссер переквалифицировался в историки, а сценарист сделался летописцем собственной жизни, как русский язык «надел тюбетейку» и как ругались Алексей Герман с Людмилой Гурченко — об этом и многом другом писатель Санджар Янышев побеседовал с Зульфикаром Мусаковым.

— Зульфикар-ака, я слышал, что близкие люди обращаются к вам Джамал. Почему именно так?

— Многие думают, что это дешевые понты. Есть такая привычка у некоторых публичных людей — менять свое имя. В моем случае все иначе. Когда я родился, дед с папиной стороны назвал меня Зульфикаром и пошел в ЗАГС, где меня под этим именем и записали. Но бабушка с маминой стороны всегда была в контрах с дедом, и поэтому назло ему назвала меня Джамалом. Аргумент бабушки: Зульфикар — древнее имя, означает «меч Аллаха» (точнее, «меч Пророка»), достаточно редкое, но тяжелое… Вот она и дала мне еще одно имя — Джамал, как бы от сглаза. С тех пор так и повелось: родные зовут меня Джамалом, а официально (по паспорту) я — Зульфикар.

— Вы учились в русской школе? В семье, кстати, на каком языке говорили?

— Учился в русской школе 159. В семье говорили на узбекском. А во дворе все ровесники — на русском. Я свободно говорю на двух языках. Пишу на русском.

— Почему?

— Потому что я думаю по-русски.

— Вы заметили, что в последние годы русский язык вымывается из Ташкента? Даже те, кто думает на русском, говорят на нем уже с ярко выраженным акцентом. Еще в начале 2000-х все было иначе…

— Это очень плохо. Кто-то сказал, что знание еще одного языка — это миллион в кармане. Шарахаются люди из одной крайности в другую. В советские времена некоторые узбеки не хотели знать своего родного языка, потом пришла другая крайность: стали считать зазорным говорить на русском. Все это не от большого ума.

— Ну да, а потом русских стало так мало, что язык, на котором говорят теперь все и с удовольствием, отошел от канонов своей метрополии. Кстати, вы еще в своем раннем фильме это предвидели. Русский язык, например, в устах рассказчика картины «Абдулладжан, или Посвящается Стивену Спилбергу» как бы примеривает тюбетейку (есть такое выражение — «русский язык в тюбетейке»). Точнее, он сам, словно папаха или ушанка, надевается на узбекскую картину мира; создается дополнительный комический эффект. Или в фильме «Бомба» — в написанной от руки табличке: «Тýхта!!! Опасний зона!»…

— Реплика Холиды-опа из «Абдулладжана» — «Эй, малчик, иди суда, э… где твой мама?» — ушла в народ.

— Кого в кинематографе вы считаете своим учителем?

— Конкретно кинорежиссуре я учился на Высших курсах сценаристов и режиссеров у Владимира Александровича Грамматикова и Владимира Валентиновича Меньшова. А кинематографом как искусством заболел благодаря Алексею Юрьевичу Герману. Мне было лет пятнадцать, когда в Ташкенте, на улицах Карасарайской и Чувалачи, рядом с моим домом, снимали эпизоды картины «Двадцать дней без войны». Я заработал тогда первые свои деньги (6 рублей!), пробежав вдалеке, на самом общем плане в кадре с Людмилой Гурченко и Юрием Никулиным.

— Какое он произвел на вас впечатление?

— Да что я тогда понимал! Главное — решил, что буду кинорежиссером… Запомнил, как они собачились и матерились с Гурченко, а Никулин их успокаивал.

Потом, когда мне было уже двадцать девять, Герман читал нам лекции на Высших режиссерских курсах… И это было счастье. Он, конечно, гений. И на меня оказал огромное влияние. Думаю, что Алексею Юрьевичу надо поставить памятник перед Петербургским институтом искусств. Там же я бы поставил памятники Козинцеву, Авербаху, Арановичу…

— И вот спустя несколько лет вы вернулись в Ташкент.

— Да, почти тридцать лет назад я переступил порог киностудии «Узбекфильм». Здесь когда-то сделали свои лучшие фильмы классики Юлдаш Агзамов, Латиф Файзиев, Камиль Ярматов, позже Шухрат Аббасов, Али Хамраев, Эльёр Ишмухамедов… Ни с кем из этих выдающихся людей я не был близок — где они, а где я…

— Однако в узбекском кино у вас был непосредственный предшественник — Мелис Абзалов, снявший две прекрасные комедии на кишлачно-махаллинской натуре: «Бабушка-генерал» (1982) и «Бунт невесток» (1984)…

— Мелису-ака я обязан запуском первой своей полнометражной картины — «Абдулладжан». Он отправил мой сценарий Одельше Агишеву, тот напечатал его в журнале «Киносценарии», потом Мелис Орипович запустил фильм на своей студии «Ватан».

Это был очень колоритный актер и режиссер, глубоко национальный. Не скажу, что мы были с ним близки человечески, — огромная разница в возрасте и его авторитет как-то не позволяли мне навязываться ему в товарищи… Но случались иногда меж нами профессиональные споры — жесткие, даже яростные. Что не помешало мне пригласить Абзалова (в качестве актера) на фильмы «Мальчики в небе», «Родина», «Свинец».

В последние годы жизни он сильно хворал, но всегда находил в себе силы приходить на все премьеры… «Мне надо, чтобы узбекское кино пахло запахом зиры!» — так он говорил. Кстати, плов готовил выдающийся!

— Где вы берете сюжеты для своих фильмов?

— Каждый фильм — отдельная история. «Солдатская сказка» (самая первая короткометражка) — это просто-напросто мои переделанные армейские дневники. «Бомба» — из газетной статьи, где было сообщение, что в Оренбургской области бабка-пенсионерка нашла в огороде авиабомбу, потерянную истребителем…

— В нескольких последних фильмах («Свинец», «Берлин — Аккурган») вы уходите от современности и обращаетесь к истории. Говоря точнее — к сталинскому времени. Тут что-то личное?

— Да, это очень личное. Папа остался сиротой в три года, в девять лет пошел работать в колхоз, на войне были оба моих дядьки, свекор. Все, что я думаю о том времени, — на экране. Времена не выбирают, в них живут и умирают — сказал же поэт… Это не ностальгия по «лучшим временам». Просто мой папа родился в 1932-м, а умер в 1988-м, и ничего, кроме СССР, в своей короткой жизни не видел. Огульно хаять все, что тогда было, — для меня значит наплевать на память отца. Но закрывать глаза на ужас, на творившиеся в те годы безобразия тоже не хочу. Одна война в Афганистане чего стоит. Пустые магазины, дефицит всего самого элементарного…

ВТОРЖЕНИЕ (из неопубликованной «Исчезающей книги»)

«Я пишу только о том, что было… А случилось это в конце декабря 1979 года. Я учился на третьем курсе режфака тогдашнего Ташкентского театрально-художественного института, расположенного по тогдашней улице Германа Лопатина. Рядом с институтом, в конце улицы была гостевая резиденция КП Узбекистана, занимавшая огромную территорию, а совсем неподалеку, в обычном пятиэтажном доме, в обычной квартире (там я не был) жил тогдашний первый секретарь КП Узбекистана Шараф Рашидович Рашидов. В течение нескольких лет мы, студенты, очень часто видели первое лицо республики, спокойно прогуливающегося по утрам по тротуару. Впереди него и сзади гуляли несколько человек из охраны — те вежливо просили студентов и прохожих перейти на другую сторону улицы… Иногда Шараф Рашидович издали подзывал к себе того или иного студента и просто говорил с ним. Со мной этого не случилось — я и не рвался к этому; честно говоря, было страшновато. Счастливчики потом неделю ходили гоголем по институту — с ними говорил сам Рашидов!

Но почему-то я больше всего запомнил то солнечное, но холодное декабрьское утро 1979 года. Я шел на первую пару и издали увидел Рашидова. Над улицей стоял страшный гул и рокот. Я посмотрел на небо и чуть не свалился в обморок: в небе, на достаточно большой высоте летела целая армада вертолетов. Они летели группами, все небо было прочерчено их силуэтами. Это были боевые «крокодилы», потом «Ми-8», потом тяжелые «Ми-6». Я предусмотрительно перешел улицу и взглянул на этого красивого, высокого человека. Он шел медленно, лицо его выражало крайнюю тревогу и усталость одновременно. В тот миг я подумал: а почему вся эта техника летит здесь — случись чего, машина же упадет прямо на город! Но, слава богу, ничего не случилось. Я дошел до института. Сидел всю пару на истории литературы, которую вела замечательная педагог Ирина Соломоновна Гринберг, царство ей небесное… Но я ничего не слушал, думал о том, что увидел… А вертолеты летали почти весь день! Это сколько же их было?! Потом мой сокурсник Саша Гальперин тихо прошептал мне:

— Это война. Наши вторглись в Афганистан…

— На кой ляд? Чего там забыли?!

— У нас с тобой забыли спросить…

Позже меня призвали в армию, но в Афганистан я не попал — удача. Попал на урановые рудники в Учкудук… Потом благодаря Наби Абдурахманову, закончившему наш факультет годом раньше, перевели в Ташкент военным переводчиком. А туда, на войну, попал наш сокурсник, покойный Мумтоз Алимов. Был незлобивый, наивный парень. Только после Афгана он вернулся каким-то сломанным. Так и не оправился. Умер в 45 лет от инфаркта…

Через неделю после вторжения в Ташкент стали поступать цинковые гробы. Раненые, со страшными пролежнями, с оторванными конечностями, а иногда просто половинки туловища (но живые!), молодые ребята стали поступать в 340-й госпиталь. Нас по четвергам возили на разгрузку этих несчастных в аэропорту. Несколько раз я в госпитале относил в крематорий отрезанные ноги или руки. Это все было.

С тех пор прошло более четверти века. Смотрел фильм Федора Бондарчука «9 рота» — выдающаяся картина по всем статьям. Только одно меня переворачивает и заставляет относиться к фильму с сомнением: помните, когда Генерал (С. Говорухин) говорит солдатам о том, что отправка в Афганистан только на добровольной основе? Я служил в Советской армии в 1981–83 годах. Неправда! Новобранцев грузили, как баранов, в самолеты, и никто никогда ни у кого не спрашивал, хочет ли он туда… Вот в чем главная неправда фильма и трагедия той войны…»

— Вы упоминаете Шарафа Рашидова, «красивого, высокого человека». У меня дома стоял зеленый пятитомник его прозы. Вам приходилось его читать?

— Читал, но… Видимо, политика, как и литература, требует полной отдачи. И политиком он был отличным, много сделал для нашей республики. Восстановил Ташкент после 66-го года… Давно пишу сценарий: «РАШИДОВ-1962». Мало кто знает, что именно Рашидов с Микояном уговорили Хрущева забрать ракеты с Кубы во время Карибского кризиса. Может быть, благодаря этому мы с вами все еще живы. В 1962 году Шараф Рашидович был назначен Политбюро руководить на Кубе всеми работами по строительству площадок, размещению советских войск и ракет средней дальности. Военным начальником был генерал-полковник Плиев. Рашидов подхватил там тропическую малярию, долго болел, но продолжал работать. Фронтовик.

— Вернемся к последнему вашему фильму. Вы часто говорите, что все исторические эпизоды картины основаны на прочитанных вами документах, поэтому и Гитлер, и Сталин у вас не дураки. Злодеи — да, но тоже не в одинаковой степени. Но вот Сталин произносит: «Запад всю жизнь ненавидел Россию. Ну и пусть! А я ее люблю». Вы можете назвать документ, из которого взяли эти слова?

— Такого конкретного документа нет, но вся его жизнь была связана с Россией. Если бы он не любил Россию, он бы не читал почти всех русских писателей, классиков и современников, не смотрел все фильмы и спектакли. Любил по-своему, тиранически, но любил… А почему вы меня спрашиваете? Вы лично в этом сомневаетесь?

Зульфикар Мусаков с актером, исполнившим роль Сталина, Нугзаром Давиташвили.

Большая часть Вашего фильма посвящена теме холокоста. Вот это молоко, которое молочник в 1933 году перестал приносить евреям, история любви немца Клауса и еврейки Деборы…

— Да, это все было в Германии. Потом были концлагеря, фабрики, где из вен детей вытягивали кровь для раненых солдат вермахта. Я с огромным уважением отношусь к теме холокоста, разделяю скорбь еврейского народа… Но у меня есть вопросы, на которые никто еще ни разу не ответил вразумительно.

— Какие?

— Почему нет дня всемирной скорби по 27 миллионам (из них большая часть — мирные жители) советских людей всех национальностей? Почему нет дня памяти по 25 миллионам китайцев, варварски уничтоженных японцами в 30-е годы прошлого века? Многие не знают такого факта: на территории Узбекистана к 1941 году проживало 4 миллиона 750 тысяч человек, на войне погибло 475 тысяч моих земляков (10% от всего населения), а полтора миллиона вернулись инвалидами…