Не помню уже, откуда и как вошло в нашу речь слово «работать». Не «воевать», не «летать» — «работать».
В этом не было позёрства или пафоса. Просто в какой-то момент ты начинаешь воспринимать войну как работу. Тяжёлую, грязную, опасную, но работу.
Кто-то стоит за прилавком магазина, кто-то трудится в офисе, кто-то сеет хлеб или строит дома. А ты сидишь в подвале под обстрелом, поднимаешь Mavic, корректируешь артиллерию, убиваешь врага. И это стало твоей работой.
Подготовка к смене начинается с вечера.
Сначала собираешь оборудование: «птицы», батарейки, зарядные станции, рации, провода (как их много, самых разных), Starlink, «Инкубатор», пульт, источник бесперебойного питания, генератор… Тысяча мелочей, и проверить нужно каждую. Забудешь один маленький проводок — и всё коту под хвост. Поэтому оборудование собираем тщательно, проверяем по два-три раза.
Потом предметы общего пользования, без которых невозможна жизнь на позиции: бензин, вода, еда, влажные салфетки, миски, кастрюля, сковородка, газовая горелка, баллоны с газом, спальники, карематы… Берёшь всего много, с запасом. Дураков давно нет. Если тебе говорят, что смена продлится неделю, — значит, готовишься дней на 14.
Если небо «грязное» и враг активен, никто не сможет тебя подменить или осуществить подвоз. И ты будешь сидеть на позиции до тех пор, пока обстановка не изменится. Что ты будешь есть и пить, зависит только от тебя самого. А небо всегда «грязное», и противник всегда активен. Проходили уже, и не раз.
В самом конце собираешь личный рюкзак: смена белья, «медицина», салфетки (да, у тебя в рюкзаке всё равно должна быть лишняя пачка салфеток), полторашка воды (да, у тебя всегда должна быть вода), заряженные пауэрбанки, пара сникерсов, зарядка для телефона.
Потом проверяешь оружие. Несмотря на то, что ты «птичник», «летун», в группе всегда должен быть автомат Калашникова и минимум одно ружьё. Стволы все чистые, обслуженные, но ты всё равно чистишь их ещё раз, потому что от этого зависит твоя жизнь. Да и сам процесс чистки оружия успокаивает, приводит в порядок голову, отвлекает от тревожных мыслей.
Два дня назад командование определило новую точку для работы. Точка была не самой удачной: хлипкий блиндаж в скошенной лесополосе, который надо было ещё доводить до ума. Но самое главное — очень близко к ЛБС, практически вплотную.
Никому из «летунов» не надо объяснять, что это значит. В современной войне линия боевого соприкосновения поделена на участки. Каждый участок контролируется оператором БПЛА 24 часа в сутки. На любое движение начинают накидывать мины, камикадзе летают в свободной охоте — тут как повезёт. А ночью прилетает тяжёлый дрон «Баба-яга», который одним сбросом может размотать блиндаж в хлам.
— Нас сожгут по дороге, мы не доедем, — говорит Штурман.
— Надо доехать, — отвечает Казак.
— Если мы доедем, то нас сожгут на точке. В первую же ночь.
— Надо, чтобы не сожгли. Или сожгли, но не сразу. Замаскируемся. Я взял сетки — маскировочные и рыболовные. Зашьёмся так, что мышь к нам не проскочит. Надо ехать всё равно.
— Надо так надо.
Приказы не обсуждают. Приказы выполняют. Если надо ехать — значит, группа поедет и будет работать с той точки, которую определило командование. У командования есть на это свои причины, которые бойцам знать необязательно.
Весь собранный хабар грузим в «буханку» — рабочую лошадку этой войны. Уложить вещи надо так, чтобы, с одной стороны, их было удобно разгружать, а с другой — чтобы максимально закрыть борта и кузов машины. Если дрон-камикадзе спикирует в крышу — тут без вариантов, но если он ударит в борт или с тыла, то необходимо сделать так, чтобы как можно больше плотных вещей оказалось на пути взрывной волны. Возможно, это спасёт жизнь.
В глубине души бойцы понимают, что это такая форма самообмана — кумулятивная струя «морковки» прожжёт и металлический борт, и вещи, словно перед ней лист бумаги. Понимают и всё равно укладывают вещи так, как будто от этой выкладки зависит их жизнь.
В ночь перед боевой задачей не заснуть. Голова чугунная, а сна ни в одном глазу. Лишь за несколько часов до подъёма проваливаешься в тревожную хмарь. Снится война и разная тревожная муть. Поспал пару часов — уже хорошо.
Выезд ранний — в четыре утра уже необходимо выдвигаться, чтобы по темноте проскочить жёлтую зону и «по серому», в первых утренних сумерках, оказаться на точке выгрузки. Поймать момент, когда операторы противника будут менять ночные «птицы» на дневные. Там знают, что мы пытаемся поймать окно и проскочить незамеченными. Они и сами так работают. Все всё знают друг про друга и всё равно пытаются обмануть. Иначе не выжить. Иначе не победить. А победить очень надо. Другой вариант мы даже не рассматриваем.
Перед выездом нельзя думать о доме. Эти мысли не расслабляют, а, наоборот, поселяют в сердце тянущую тревогу, от которой не заснуть. Но ты всё равно думаешь о доме, о жене и детях. И маешься, и ворочаешься, и не можешь уснуть…
Утром тебя будят осторожно, бережно, никаких: «Рота, подъём!».
— Вставай, братишка, пора…
Пьёшь горячий, обжигающий кофе на пустой желудок.
Аппетита нет.
Начинается новый день, и никто не знает, что он принесёт. Но ты всё равно должен ехать вперёд, туда, где визжащая и свистящая смерть пытается тебя найти. Ты — воздушный работник этой войны. Ты едешь на работу, которую никто не сделает, кроме тебя.
