22 июня 1941-го фашистская Германия вместе с европейскими союзниками напала на Советский Союз, который положил на алтарь Победы 27 миллионов человек. А в эти дни свой 23-й полевой сезон проводит смоленский поисковый отряд «Долг». Тут враг был остановлен, наши войска вошли в свой первый освобожденный город – Ельню, взяв трофеи и пленных…
Свыше ста тысяч человек полегло в этих боях за «ельнинский выступ». Не многих удалось предать земле, поскольку город немцы все же отбили и двинулись дальше…
По своему значению ельнинская операция может быть сравнима с Бородинским сражением в 1812 году. Здесь много общего: и то же время года — начало сентября, и та же близость к Москве, и та же степень нависавшей угрозы — не будь Бородино и Ельни, вражеские войска почти беспрепятственно ринулись бы прямо к столице. И так же, как войска Кутузова обескровили в столичном предполье наполеоновскую армию, так же и войска Жукова измотали передовые дивизии группы «Центр». Лишь нехватка танков и самолетов помешала нам завершить окружение фашистской группировки на Ельнинском выступе и уничтожить ее полностью. Но и без этого значение ельнинского контрнаступления чрезвычайно велико.
Мы принудили гитлеровцев начать свое генеральное наступление на Москву в суровое зимнее время, а не сухой ранней осенью.
***
Семьи павших героев Ельни получали вдвойне беспощадные «похоронки» — в них значилось: «пропал без вести». Мало того, что пропал, так еще и неизвестно где.
Эти три убийственных слова клеймом прожигали жизнь солдатских семей: раз не пал твой сын (отец, муж, брат) «смертью храбрых», то не будет тебе никаких льгот и никакой поддержки от государства. И смотрели чиновники на таких просителей косо: «А может твой мужик в плену отсиживается или с фронта сбежал, а ты к нам просить пришла?!» А каково было детям таких солдат?
Но свыкались люди – тысячи и десятки тысяч людей – с этой казенной формулировкой – Б/П – «без вести пропавший», и жили под ее гнетом … Пока вдруг на 70-м году безвестья как гром с ясного неба не раздастся звонок из Смоленска:
— Приезжайте! Мы нашли вашего отца (деда, мужа, брата)! Он не пропал без вести! Он погиб в бою. Мы нашли его в окопе с винтовкой в руках. Нашли под Ельней…
И потомки – теперь уже внуки и правнуки – собираются в неблизкий путь и едут сюда в смоленскую глубинку со всех концов бывшего Союза…
Стан поисковиков открылся близ брошенной деревни Большое Тишово. В лесном придорожье, как на войсковом биваке, были разбиты палатки, костровые площадки, небольшой плац с тремя шестами, на которых развевались флаги России, города Смоленска и отряда «Долг».
Бросался в глаза высокий свежесрубленный сосновый крест, а в его изножье, под еловым лапником лежали черные пластиковые мешки с останками поднятых солдат. Они тоже дневали на своем последнем привале…
Штаб смоленского поискового отряда «Долг» размещался в большой палатке госпитального типа. В дальнем углу палатки – груда ржавых винтовок, откопанных на позициях. На войне, как на войне.
На столике руководителя «Вахты памяти» на Смоленщине Нины Германовны Куликовских видим, похоже, единственную вещь из нынешнего века – ноутбук, впрочем, рядом — с полдюжины мобильных телефонов, воткнутых на зарядку вместе с аккумуляторами для металлоискателей. И еще один столик, за которым работает лаборант, раскрывающий найденные жетоны-«смертники».
После вполне армейского завтрака – миска гречневой каши с тушенкой и кружка цикория – мы отправились с группой капитана Артамонова на бывшую позицию безвестной стрелковой роты. Кстати, Алексей Артамонов — действующий офицер, служит в Смоленске. Сюда приехал в счет отпускных дней.
Мы пробирались через густой валежник, прикрывая глаза от хлестких веточек и острых сучьев, перепрыгивали через заболоченные ручейки и бочажки, которые, как оказалось, и были следами былых траншей и окопов. Даже не верилось, что в такой глухомани, в такой чащобе можно что-то найти. Впрочем, в 1941 году здесь было довольно просторно и пустынно. Все это наросло за 70 минувших лет, заросло и проросло вглубь окопов и блиндажей.
На суку висела пробитая немецкая каска – опознавательный знак. Пришли. Повсюду то тут, то там были нарыты свежие ямки: одни глубиной с окоп для стрельбы лежа, другие – для стрельбы с колена, третьи – в полный рост стрелка. На рыхлых брустверах вчерашние находки – ржавые каски-халхинголки, полусгнившие противогазы, проеденные ржой малые саперные лопатки, пачки спекшихся патронов, связки ручных гранат…
Как будто только что закончился бой. Бой, начатый в 1941-м и не законченный по сию пору, не законченный до тех пор, пока не будет погребен последний солдат этой полегшей роты.
Лопаты поисковиков врезаются в сырую лесную землю…
С каждым годом поднимать бойцов становится все труднее и труднее. Семьдесят лет в объятиях сырой земли даже стальные каски истоньшаются до бумажного листа, сталь в ажур превращают. Что же говорить о бренных останках? Но черепа и кости – археологи это знают – намного долговечнее металла, они сохраняются тысячи лет. За 70 лет старые позиции оплывают так, что уже и не отличишь окоп это или обычная лесная впадинка. Воронки от бомб и снарядов бросаются в глаза своими ровными окружьями. И только опытное око определит теперь, где проходил передний край советской или немецкой обороны. И где оно определит, тут и копают.
Уходит полутораметровый титановый прут в мягкую землю, как игла в масло. Раз уходит, два уходит, три… Кажется и счета уже нет этим втыканиям, вдруг щуп наткнулся на что-то твердое и похоже — металлическое. Сюда сразу же подходит человек с металлоискателем. Ноет зуммер, попискивает – железо! Значит, надо копать.
В ход идет современная техника — хорошо отточенная финская лопата с эргономической ручкой. С ней и вправду сподручнее работать. Думали над евролопатой умные головы. Потому и приближается ее лезвие к цели быстро. Вот уже и звякает о металл, скрежещет по длинной железяке.
— Похоже, винтовка, – определяет копатель.
— Поищи прицельную планку, – советует склонившийся над ямой Артамонов. – Куда она смотрит?
— Она откинута… Похоже, тыльник там.
— На «дегтярь» похоже…
-Да, нет, «трешка»… (трехлинейная винтовка) И затвор открыт… Видать, перезарядить не успел.
— Ищи хозяина поблизости… Винтовку пока оставь, копни правее.
Снова заскрежетало железо о железо.
— Есть. Каска!
— «Халхинголка»?
— Нет. СШ-40. Пустая…
И опять уходит вглубь земли титановый щуп. Во что-то уперся на полутораметровой глубине. В каску, а под ней на сей раз — череп.
Вот он прямой провод между 1941 и 2013-м. Есть контакт!
Вставай, браток! Мы за тобой пришли! Мы нашли тебя. Ты кто и откуда?
Но на этот вопрос чуть позже ответит (или не ответит) черный бакелитовой медальон. Его раскроет или распилит, зажав в ювелирных тисочках, главный лаборант отряда Андрей Фетисов Пинцетом преосторожно извлечет Андрей промокший бумажный рулончик и расправит его в фотованночке с обычной водой. Записи простым карандашом сохраняются лучше всего. И даже если читаются лишь обрывки имени и адреса, то и тогда есть шанс восстановить запись, благодаря уже накопленной на компьютере базе данных.
Не все заполняли листочки в «смертниках», боялись поверья – если напишешь адрес, так непременно убьют. А вот рядовой Архипов из Дмитровграда не убоялся.
Даже два листочка заполнил: один на адрес жены, другой на адрес матери. Предусмотрительность бойца была вознаграждена: приехали за ним две немолодых уже внучки. А было у красноармейца Архипова четыре дочери. Две не дождались вестей об отце – умерли, а две все же узнали, что отец не пропал без вести…
И передал внучкам поисковик, поднявший Архипова, все вещи, оказавшиеся при нем: кружку с выцарапанной надписью «Архипов», ложку, складную бритву. А в кружку были вложены неистлевшие шерстяные варежки – подарок жены. А еще передал поисковик сестрам пригоршню позеленевших довоенных советских монет.
— Это вам наследство от деда! – невесело пошутил парень.
— Ой, — обрадовались женщины, — а у нас дома портмоне его осталось! Вот туда и положим…
Дома, в далеком от Смоленска Барнауле, родители этого парня уговоривали:
— Ну, куда в такую даль поедешь? Билеты туда-сюда сколько тыщ стоят? Уж пусть лежит дед там, где смерть принял. В братской могиле похоронят и ладно.
— Нет, я деда привезу! – сказал Олег. – Пусть с бабушкой лежит. Она его столько ждала.
Олег Терентьев, автослесарь из шиномонтажной мастерской, прадеда своего Ивана Терентьева видел только на фотокарточке, чудом сохранившейся в бабушкинском альбоме, но называл его дедом. Да и какой он дед или прадед, если погиб молодым отцом? Олег собрался быстро. Вместе с ним приехал и его отец, внук Ивана Терентьева. И вот они здесь, в ельнинском лагере, вместе с другими такими же счастливцами. Именно счастливцами, ибо им, в отличие от сотен тысяч других соотечественников, выпал шанс достоверно знать, что их деды и прадеды были настоящими героями, и не пропали без вести, а погибли в бою смертью храбрых.
…Передача родственникам останков найденных солдат – хорошо продуманный ритуал. Поначалу всех, кто приехал в эту лесную глухомань, накормили с дороги борщом и гречневой кашей, напоили чаем с пряниками, дали им отдохнуть, а потом привели туда, где оборвались жизни их навечно молодых дедов, где были найдены их останки.
Место это называлось Яблоневый сад близ деревни с веселым названием Беззабот (на картах — Безабот). Сад мало походил на то, что мы обычно понимаем под этим словом. Это была бывшая совхозная плантация, разбитая здесь после войны: бесконечные ряды заброшенных замшелых полудиких уже яблонь, которые, несмотря на свой возраст и запущенность, собирались все же цвести.
— Пришел в нашу деревню полк, — вспоминает жительница села Нина Прохоровна Прищепова. – Обоз и кухни остались в Безаботах, а красноармейцы на этих высотках оборону заняли. А немцы-то по ним и ударили, да так, что от всего полка в деревню пришли на ужин только девять человек. Остальные тут полегли – такой бой был. Ужас! И мой отец Прохор Матвеевич Прищепов тоже с войны не вернулся, — всплакнула старая женщина. – Мне тогда четыре года было, но я помню и наших бойцов, и того немца, что в избу к нам пришел. Мама тогда петушка сварила, а он, немец-то, его из печи и вытягнул…
Поисковики уточняют: полк, который занимал здесь оборону, был сформирован из резервистов Поволжья – Самары, Ульяновска, Казани (309-я стрелковая дивизия). Бойцы были уже в возрасте, обремененные немалыми семьями. И вот в первый же бой – 2 октября 1941 года – позиции подверглись мощному ракетному удару «небельверферов» — реактивных снарядов. Красноармейцы не успели даже толком зарыться в землю. Многие просто сгорели, и мы находим сейчас обугленные медальоны-смертники. Всего подняли здесь пока 75 человек. Вчера лейтенанта нашли и двух стрелков.
Нина Прохоровна крестится:
— Всю жизнь мы сюда за черникой ходили. Откуда было знать, что здесь столько народу нашего лежит?
Полк угодил под начало мощного немецкого рывка к Москве, известного как операция «Тайфун». Это было начало бури, разыгравшейся на главном направлении к столице. Это было начало еще одной военной трагедии, вошедшей в историю под названием «вяземский котел»…
Мы поднимаемся на вершину высотки и становимся полукругом возле свежесрубленного креста из жердей. Местный батюшка отец Максим, молодой и пригожий, отслужил панихиду по убиенным воинам. Повсюду желтели бугорки свежеразрытой земли — как будто стрелковая рота снова стала в оборону. По земле были разбросаны ржавые дужки от котелков, обрывки ремней, противогазные маски, обоймы, набитые слипшимися от коррозии патронами… И ложились благостно слова молитвы поверх других — отзвучавших здесь яростных слов – команд, матюков, стонов; так ложится снег, белый и чистый, на израненную, изрытую и обожженную землю.
— Вот здесь нашли вашего деда рядового Стенина Ивана Васильевича…
Коренастый сорокалетний мужичок из Ульяновска – внук бойца – стиснув зубы, спускается в окопчик и зажигает на дне свечу. Этой огненной точкой замкнулся 70-летний круг судьбы, срослась разорванная нить сразу трех поколений.
То тут, то там по всему Яблоневому саду горели огоньки свечей…
Вечером на лагерном плацу собралась добрая сотня людей. В отдельную шеренгу были выложены красные коробы с останками опознанных солдат. За ними стояли их родственники. Поисковики, одетые в чистые наглаженные камуфляжки, встали вокруг плаца «покоем». После панихиды, где чаще иных имен поминалось имя «Иван», «Иванович», после того, как мулла, приехавший из московской мечети, чтобы отпеть душу красноармейца-татарина Сафина, пропел суры из Корана, шеренга самых молодых поисковиков, прижав к груди портреты опознанных героев, подошла к красным коробам и преклонила колена. Они поставили к мини-гробам фотографии в рамках. Так останки безвестных солдат обрели свои лица и свои имена.
А потом была торжественная поверка героев, и каждой приехавшей семье вручали вместе с лентой-вкладышем из смертного жетона, удостоверение, что их родич пал смертью храбрых, а не пропал без вести. И еще вручали медали «65 лет Победы». Единственные награды, которые получили убитые бойцы. Правда, по закону им полагались и орден «Великая Отечественная война», и медаль «За победу над Германией» (посмертно), и, конечно же, знак «Гвардия». Ведь это на их крови взошли все эти ордена, медали, знаки…
— Теперь смоленская земля станет нашей второй малой родиной! – сказал внук рядового Стенина, — мы породнены с ней кровно. И тех, кто нашел нашего деда, будем считать нашими родственниками!
Но больше всего потрясло всех невольное открытие: глядя на лица правнуков и портреты их прадедов, бросалось в глаза их почти полное сходство! Тем более, что были они почти в одном возрасте. Лица повторялись через поколения.
Так погибшие солдаты обрели свою живую плоть. Они снова стояли в одном строю – живыми! И смотрели на нас глазами своих благодарных потомков. И невольно вспоминались мудрые слова: «У Бога нет мертвых. У Бога все живые».
А потом чистый девичий голосок запел песню на мотив довоенного вальса о расставании двух влюбленных сердец. И вот тут уж у всех повлажнели глаза…
Закончился вечер памяти и вовсе необычно. В темнеющее небо взмыли 12 – по числу солдатских душ – тепловых шаров с горящими свечами. Их белые, почти эфемерные оболочки поднимались высоко над лесом, и, пересекая багрово-алую заревую полосу, хороводом кружились вокруг серебряного абриса луны. Зрелище было настолько мистическое, что некоторые стали осенять себя крестным знамением…
***
Поздним вечером с позиции возвращалась группа капитана Артамонова. Туда они шли с лопатами, в лагерь же пришли с винтовками – со штыками, но без прикладов. Они возвращались из боя. Из боя с беспамятством.
— Еще пятерых подняли! – сообщил Алексей. – И как будто специально для вас — нашли фотокорреспондента.
Мы ошарашено переглянулись.
— И что, с документами? – нелепо вопросил я. Какие уж там документы!
— Без документов. Но с фотоаппаратом и кобурой под наган.
От найденной «лейки» остались только стекла объектива, корпус рассыпался в пальцах.
О, если бы можно было проявить его истлевшую фотопленку! Возможно, на ней были снимки и командарма-24 генерал-майора Константина Ракутина, принявшего свой последний бой вместе со штабом под селом Семлевым. А может быть, запечатлел фронтовой корреспондент и знаменитого поэта из Москвы Константина Симонова. Да и генерала армии Жукова мог вполне снять. И уж наверняка там были запечатлены бойцы этого последнего боя в Яблоневом саду.
Ах, как не хватает сегодня твоих снимков, безвестный фоторепортер! Именно сегодня, когда по бескрайним просторам интернета и другим «информационным полям» нагло шагают солдаты вермахта.
Умело снятые профессионалами из пропагандистских рот (были такие при каждой группе армий), они красуются сегодня на книжных и журнальных разворотах, на всевозможных псевдоисторических сайтах, в фотоальбомах, посвященных пехоте Манштейна, танкам Гудериана, самолетам Геринга, подводным лодкам Деница, эсэсовцам Гиммлера. Где же наши – ответные издания подобного рода? Почему информационное пространство сегодня напоминает беззвездное небо сорок первого, когда бойцы с тоской высматривали в нем хоть один самолет с красными звездами?
Есть оружие дальнобойное в пространстве, и есть оружие дальнобойное во времени. Фотоаппарат на войне, кинокамера – это оружие, которое находит свои цели (своих зрителей) спустя столетия, после отгремевших сражений.
***
Руководитель «Вахты памяти» Нина Куликовских из бывших «комсомольских богинь», не утратившая былой деловитости и красоты. Здесь у нее весьма непростая роль – быть главой крутых, видавших виды мужчин. Когда они, командиры поисковых групп, съехавшихся сюда из многих краев и областей России, собрались на вечернюю «оперативку», я невольно залюбовался колоритным зрелищем: разновозрастные бородачи в разномастных камуфляжках и куртках, в фуражках и кепи, в черных и цвета хаки повязках-банданах… Не зная, кто это, можно было подумать, что возле камелька собрались либо корсары, либо полевые командиры, либо партизаны. И перед всем этим воинством она одна — Нина Куликовских.
Формально никто из них ей не подчинен. Но, отдавая дань принимающей стороне, то есть смолянам, командиры приезжих групп исправно приходили на все «летучки», предоставляя ей сведения о количестве «поднятых» бойцов и числе найденных при них медальонов. А главное — они приносили сюда эти медальоны, чтобы эксперт из Москвы, он же командир сводного смоленско-московского отряда «Застава», Андрей Фетисов смог поработать с ними.
Каждую весну – вот уже которые год – едва сходит снег – на всех полях, лесах, болотах, где отгремели сражения минувшей войны, приходят сотни людей с лопатами, щупами, металлоискателями. Это поисковики. Есть изыскатели, искатели, сыщики – давние слова, рожденные от одного и того же корня «искать». А это слово вошло в наш обиход не так давно – «поисковик». Оно намного шире своего корня «искать»: ведь суть дела для поисковиков не только в том, чтобы найти останки непогребенных солдат, надо еще установить по возможности их имена и адреса, отыскать родственников и уж потом похоронить «без вести пропавших», как полагается – по православному обряду, с воинскими почестями.
Всенародная война породила, спустя годы, и всенародное движение поисковиков. «Черные археологи» не в счет. Да, это именно движение, далекое от политики, но в укор политиканам.
Движение совести, ибо каждый участник его осознал и понял, что это не только государственный, но и его личный долг перед теми, кто пал за Родину, а значит и за него тоже.
Именно поэтому смоленский поисковый отряд называется «Долг».
И вот ведь что получается: современная молодежь поднимает убитых солдат, а убитые солдаты поднимают, возвышают души поисковиков, они спасают их! Спасают от трясины пьянства, наркотиков, блуда, азартных игр, инетомании, от тлетворного излучения телеэкранов…
Они ушли в леса и болота, как спасались от недруга встарь. Но они ушли еще и для того, чтобы творить благородное дело. И вместе с ними – со всеми этими студентами и курсантами, бухгалтерами и бизнесменами, судебными приставами и шоферами, монахами и офицерами, учителями и врачами – ушла в леса душа и совесть народа. Она сберегается здесь от того тотального удара, который обрушили сегодня на наши головы средства массовой информации, обрушили по всем канонам психологической войны, военной науки по «разложению войск и населения противника».
Призывы рекламных щитов «Бери от жизни все!», «Пей большим глотком!», «Делай деньги» и «Бей первым» не слышны здесь, в смоленских лесах, новгородских болотах или волгоградских степях.
Здесь заняты тяжелым, бескорыстным и зачастую опасным трудом: стоя по колено в грунтовых водах час за часом выметывать наверх увесистые лопаты с сырой землей, натыкаясь порой на взрывоопасное железо. Такую работу не станешь делать за деньги. Только по собственной воле, по зову души и совести.
Все, что еще есть честного и совестливого в нашем народе, ушло на эту тихую, священную войну, ушло на поиск своих дедов и прадедов, на воскрешение их имен, на утверждение памяти о них.
70 лет назад вот так вот, как сейчас – всем народом – копали противотанковые рвы. Сегодня всем миром копают иные рвы – против воинствующего беспамятства.
***
Кто-то скажет: «А надо ли было прах тревожить? Лежал бы как лежал. Окоп для солдата и есть его могила». Но ведь вечного покоя и там не получается: то трактором разроют, то экскаватором выбросят-разбросают солдатские косточки. И уж тут вовсе никаких шансов, что тебя опознают, имя на плите выбьют.
Странно, почему же столько лет этого не понимали наши правители и управители, генсеки и президенты?
Почему президент Белоруссии это понимает? Лукашенко не только понимает, но и делает в этом плане все на державном уровне: отрядил два батальона, которые профессионально занимаются поиском и перезахоронением останков советских солдат.
Поисковое движение в России во многом стихийно. У него нет ни своего единого центра, а главное, нет своей правовой базы. Может быть, поэтому многие руководители регионов относятся к нему, мягко говоря, настороженно. И что показательно: чем ниже статус главы или мэра, тем более благоволит он к поисковикам, пытается всячески поддержать их.
А остальные только и умеют твердить: ничто не забыто, никто не забыт. Приедут, отбубнят свое заклинание, и уедут. А забыто столько, а пропало без вести столько, что просто оторопь берет, глядя на карту, где цифрами помечено количество возможных печальных находок…
Сегодня сотни поисковых отрядов работают на местах боев Великой Отечественной. Зимой идут по еще оставшимся редким деревням в поисках стариков и старушек, что еще в детском возрасте хоронили наших погибших бойцов. А с наступлением весны вскрывают едва заметные заросшие окопы, ищут засыпанные или залитые водой воронки, рвы, погреба исчезнувших деревень в поисках павшего защитника Родины.
Их много, этих людей, молодых и старых, но с чуткой совестью – не одна тысяча в стране. Они нашли друг друга, создали поисковые отряды, а в 33 областях – объединения поисковых отрядов. Эти люди идут в поход, заработав отгул на производстве, покупают рабочую одежду и еду для походов, выкраивая деньги из зарплаты, делают дело, не считаясь ни с чем. Наградой им служат письма и слезы благодарных родных, узнавших, наконец, об истинной судьбе воина.
***
По всем воинским уставам хоронить убитых должна сама действующая армия. Для этого создавались похоронные команды, их деятельность регламентировалась приказами. Но слабосильным похоронным командам не по плечу было собрать и предать земле сотни тысяч павших. Тем более часть из них надолго оказалась на территории оккупированной врагом. А после войны похоронные команды расформировали и о недоделанной работе и вовсе забыли.
И, тем не менее ответственность за своих мертвых, как и за живых солдат, несет министерство обороны. Нынешнее министерство обороны РФ является правопреемником министерства обороны СССР. И именно с него мы все вправе спросить – а где наши специализированные поисковые батальоны, оснащенные так же, как это сделано в белорусской армии?
Справедливости ради, заметим, что и вся королевская рать не в силах была бы «поднять» всех, кто остался еще лежать на полях былых сражений. По самым общим подсчетам их более пяти миллионов! Причём не просто погибших, а погибших и н е п о- г р е б е н н ы х. Поэтому внутриведомственная проблема вырастает в общегосударственную задачу.
Сколько десятилетий делают свое благородное общенародное дело поисковики. Почему же до сих пор не узаконят их деятельность? Почему в Государственной Думе не торопятся принимать такой закон?
Что ими движет: денег жалко на помощь самодеятельным отрядам или сам факт их существования неловко признавать?
Есть, правда, международная ассоциация общественных поисковых объединений «Народная память о защитниках Отечества». Но ведь это тоже общественная организация, которая нуждается в государственной поддержке.
Было бы в высшей степени справедливо, если бы на очередном параде Победы, замыкающим в колонне российских войск прошел бы сводный отряд поисковиков с лопатами и металлоискателями на плечах…
Николай Черкашин, Москва
