В ташкентском Музее искусств неожиданно из дальних запасников появился портрет Рафаила Такташа. При жизни он был яркой фигурой узбекской живописи.
Рафаил Хадиевич Такташ жил в ташкентской Масловке – неподалеку от дорогого сердцу каждого аборигена Туркменского базара, в районе компактного проживания художников Узбекской ССР. Встречал меня декламацией стихов собственного сочинения, но вообще кого он только не знал на память и почти в лицо – от Тредиаковского до Ахматовой.
Последнюю, впрочем, — без всякой фигуры речи, поскольку в годы войны юношей из поэтического кружка получал благословение ААА из первых рук. Ну а о том, как он нараспев читал стихотворение мастера гранатовой чайханы – великого А.Н. Волкова — «пыль и шелка Бухары», ходят легенды.
Мне лично посчастливилось услышать в его исполнении удивительный рефрен «тыни мини тын тын, тыни мини тын», который неизменно заканчивался энергичным кликом – «Дост!!!» Такташ во время чтения заходился в трансе дервиша, жестикулировал как солист труппы Бежара. Волковская заумь, имитирующая ритм, отдавала хлебниковщиной, а Такташу доставляло удовольствие погрузить вас в изумление от услышанного.
Я ему: Рафаил Хадиевич, а вы слышали, кто такие в Казани «такташевцы»?
Здесь требуются пояснения, РХ – сын значимого среди татар поэта 1920-30-х гг Хади Такташа, который хотя и умер в 30-летнем возрасте, но успел две важные вещи: прославиться как реформатор национальной поэзии и родить сына Рафика. Неудивительно, что в Казани нашлась улица, которую назвали в честь его отца. Но вот причуда истории – спустя десятилетия, в годы разгула организованной преступности (1970-80-е), именно на этой улице орудовала знаменитая ОПГ, наводившая страх на местных
Банда называлась «хадитакташ», шли громкие процессы, гангстеры получали по 15 лет, а слово «такташ» уже принимало совсем другой смысловой коленкор. Не скажу, что РХ был в восторге от такого поворота, но ему – поэту, художнику, искусствоведу, актеру, и – чуть-чуть – сумасброду такой расклад очень даже пришелся по нутру.
Он мне: А вы знаете, что я дружил с Муром, сыном Цветаевой?
Тогда он даже не подозревал, что сохранились дневники Мура о его ташкентской, заключительной коде его недолгой жизни. Я не придал значения словам РХ, но, спустя всего пару лет после его ухода, воспоминания Георгия Эфрона вышли отдельной книгой, где я нахожу такое: «Такташ, сволочь, не звонит, не приходит!» .
Выяснилось, что РХ, Мур, Берсенев и Эдуард Бабаев, образовавшие группу юных литераторов, решили выпускать альманах, в котором печатались бы их стихи, тексты, рисунки. Журнал назывался «Улисс», ребята были на редкость продвинутыми любителями мировой словесности. Поэтическое дарование Рафика Муром ценилось не столь высоко, как его способности иллюстратора, поэтому обложка была обязанностью Такташа. Но, что особенно важно, тетка Такташа была на особой должности в Минюсте со спецпайком, и Рафик фактически спасал Мура от голодной смерти.
Такташ после войны учился живописи в Суриковке, сохранились его работы – довольно приличные по академическому строю, но потом что-то его встряхнуло, и он отправился в Ленинград, чтобы поступить в Академию на историю и теорию искусств. Это ему здорово помогло, потому что он знал такие тонкости художественного ремесла, которые многим теоретикам и не снились.
Его наставник – легендарный эрмитажник Михаил Доброклонский, главный знаток западноевропейской графики – гордился своим учеником. Искусствоведом Такташ добился большего, чем если бы остался художником – ему принадлежит честь обобщения всего опыта среднеазиатской изобразительности ХХ века, все основные труды по этой теме были написаны им, либо при его непосредственном участии.
Важный его труд – монография о Михаиле Курзине — так и не был издан в полном объеме. В годы Независимости Такташ беспокоился о своем Курзине, но уже по другой причине: как бы его слова о художнике не были превратно истолкованы в условиях подъема национального самосознания.
«Если будете печатать мой текст о Курзине – пожалуйста, не помещайте его картину «Бай Агитирует» (1928), у меня могут быть неприятности», — как напутствие помню его слова, сказанные мне на прощанье. Ему казалось, что образы Курзина с его взглядом «пришлого» или, как сейчас говорят – релоканта – могут показаться оскорбительными для узбекского зрителя.
В начале 2010-х я оказался в Оксфорде в гостях у Ларисы Салминой-Хаскелл, она работала в Музее Ашмолеан, где описывала и хранила знаменитую русскую коллекцию Брайкевича (Сомов и Ко). Ее особняк находился вблизи Вустер-колледжа, из которого гурьбой выбегали студенты. Помню я рассматривал картинки на стенах дома, в котором Лариса и ее муж – Профессор Фрэнсис Хаскелл, один из лучших знатоков мастеров Возрождения, жили с 1970-х гг. На стенках висело много чего интересного: ранняя 1910-х живопись Гончаровой, изысканный лист Бакста, рисунок Гверчино, гравюры Кастильоне. И тут мое внимание привлек небольшой портрет – явно авто-, написанный карандашом.
Лицо на портрете мне показалось знакомым, и я живо поинтересовался у Ларисы – кто это?
Она ответила: о, это мой ближайший друг по Академии. Звали его Рафик, он был любимцем компании и Михаила Васильевича [Доброклонского]!
Сказано это было с такой теплой улыбкой, что я нисколько не засомневался в том, что Рафаил Хадиевич действительно имел великий талант быть всеобщим любимцем.
Рузы Чарыев. Портрет искусствоведа Рафаила Такташа, 1971. Холст, масло. Коллекция Государственного музея искусств Узбекистана, Ташкент
