Время сдергивает покрывало тайн с событий 1917-го года. И становится ясно, кто стоял за кулисами государственного перерота, впоследствии названного Октябрьской революцией.
27 января 1924 года состоялись похороны Ленина. В те траурные дни заседания шли бесконечной чередой — XI Всероссийский съезд Советов, сессия ВЦИК СССР, партийная конференция. 3 февраля Сталин выступил на пленуме ЦК РКП(б) в связи с положением дел в Красной армии. Пленум констатировал «развал» в оборонных делах и ввел в состав армейских верхов многих противников Троцкого. Теперь можно было и передохнуть. Однако буквально в первые дни отпуска Сталин ознакомился с документом, содержание которого его заметно взволновало и заставило взяться за перо. Это был проект концессионного договора Советского правительства с британским акционерным обществом «Лена Голдфилдс».
Государство в государстве
В начале февраля Сталин направляет следующую записку членам Политбюро. «По сути дела мы сдаем в концессию не Ленские прииски, а необъятные территории Восточной и Западной Сибири… Центр договора собственно не в золотых приисках, а в свинце, цинке и меди, имеющих решающее значение для войны. Сдаются в концессию не только месторождения этих и подобных им металлов, но еще леса, угольные шахты, железнодорожные ветки, подвижной состав, речные пристани, пароходы и баржи, рыбные промыслы, пахотные земли и т.д. и т.п. Это будет целое государство в государстве со своим радиотелеграфом, со своей авиацией, со своей валютой, ибо господа концессионеры признают только доллары и фунты. Это будет наиболее привилегированное предприятие из всех существующих государственных предприятий, ибо оно не платит ввозных и вывозных пошлин на целый ряд лет, и оно совершенно свободно от контрольно-ревизионного надзора государственных органов. Это есть в полном смысле слова монопольное общество, получающее неслыханные привилегии на 50 лет за мизерную плату (5-6% валовой добычи)…».
Озабоченность Сталина нетрудно понять. «Лена Голдфилдс» помимо трети российской золотодобычи в Якутии получала угольные шахты Кузбасса, Зыряно-Змеиногорское месторождение цинка и свинца на Алтае.
Оценим неполный перечень уральских активов, на которые претендовала «Лена Голдфилдс»: Ревдинский, Бисертский, Северский металлургические заводы, Дегтярское и Зюзельское месторождения меди, Ревдинские железные рудники, Егоршинские угольные копи.
В принципиальном плане передать в концессию Ленские золотые прииски большевистское Политбюро сочло целесообразным еще 27 июля 1923 года. Сталина, очевидно, взволновала не сама идея концессии, ему хорошо знакомая, а масштабы проекта и привилегии, предоставляемые концессионерам. В мае 1924 года ХIII съезд РКП(б) поручил Центральному Комитету «проявлять и в дальнейшем максимальную осторожность при сдаче концессий». Однако, в случае с «Леной Голдфилдс» об осторожности явно забыли.
Договор между советским правительством и акционерным обществом The Lena Goldfields Limited был заключен 14 ноября 1925 года. Но еще 11 мая – то есть за полгода до подписания документа — Time Magazine сообщал, что контракт является крупнейшим с момента большевистской революции и даёт компании хорошую компенсацию за потери, понесённые во время национализации: «Концессия покрывает область около 1,5 миллиона акров полей золота, серебра, меди и свинца, стоимость которых была оценена в 150 миллионов долларов». Окончательный вариант договора, по-видимому, мало чем отличался от того, что был на руках у Сталина в феврале 1924-го. Только доля отчислений добытого золота выросла до 7%.
Аттракцион неслыханной щедрости
Еще шли споры вокруг «Лены Голдфилдс», а на повестку дня встал другой проект «супер-концессии». Речь шла о разработке марганцевых руд в районе Чиатуры на западе Грузии. До Первой мировой войны на этом месторождении добывалась почти половина мировых запасов марганца. Претендентом на его эксплуатацию выступил американский предприниматель Аверелл Гарриман.
На этот раз концессионный проект встретил серьезного оппонента в лице наркома внешней торговли Леонида Красина. Среди большевиков Красин обладал непререкаемым авторитетом в области экономики, поскольку был единственным, кто разбирался в хитросплетениях мирового бизнеса, имея за плечами опыт топ-менеджера – в свое время Леонид Борисович возглавлял российское отделение концерна «Сименс-Шуккерт».
Красин лоббировал интересы «Дойче банка», который, в альянсе с наркомвнешторговской фирмой «Аркос», предлагал более выгодные условия по Чиатуре, чем Гарриман. Позиция Наркомата внешней торговли вызвала неприкрытое раздражение председателя Главного концессионного комитета Георгия Пятакова, который жаловался, что немцы и Красин ему «путают карты». На эту претензию нарком отреагировал не без сарказма в послании от 12 ноября 1924 года: «Если т. Пятаков считает, что поступление в ГКК предложения более выгодного, чем американские предложения, путает карты т.Пятакова, то я должен придти к выводу о чрезвычайно странной постановке всех переговоров по поводу этой концессии».
Политбюро ЦК РКП(б) на заседании от 04.12.1924 года признало «желательным отдачу предпочтения германцам даже в том случае, если их предложения будут несколько менее выгодны, чем предложения американцев». Между тем, Красин продолжал разоблачать изъяны предложения Гарримана: «Передача прав по договору так называемым «деловым друзьям» означает, что концессию берет не Гарриман, а неведомо кто, и так как Гарриман вообще не дает никаких гарантий и залога, то весь договор превращается в одностороннее обязательство советского правительства».
Казалось, дело Гарримана безнадежно. Однако прошло полтора месяца после заседания Политбюро, и 20 января 1925 года состоялся пленум ЦК, где ситуация развернулась на 180 градусов.
Торжествующий Пятаков заявил, что немцы уличены в нечестной игре, сговорились с американцами, и потому Гарриману альтернативы нет, тем более он готов предоставить аванс в размере 1 млн рублей. Спустя полгода, а точнее 12 июня с Гарриманом было подписано концессионное соглашение на разработку Чиатурских марганцевых рудников сроком на 20 лет. При этом вывоз руды не предусматривал уплаты сборов и пошлин. Остается вспомнить слова Красина о «чрезвычайно странной постановке всех переговоров по поводу этой концессии».
Время платить по счетам
В обоих случаях — с «Леной Голдфилдс» и Чиатурским проектом Гарримана – некая сила определенно продавливала концессионные проекты, успешно преодолевая сопротивление серьезных оппонентов – Сталина и Красина. Что же это была за сила?
…Незадолго до заключения договора с «Леной Голдфилдс», а именно 30 апреля 1925 года председатель ГКК Пятаков распространил следующую справку среди участников Пленума ЦК РКП(б): «Концессионер находится в непосредственной связи с американским банком «Кун, Леб и К°», который должен произвести основное финансирование концессионного предприятия». В альянсе с этим банковским синдикатом находился и семейный бизнес Гарриманов. Железнодорожная империя отца Аверелла Гарримана – Эдварда полностью финансировалась Яковом Шиффом из «Кун, Леб и К°». С помощью этого банка Гарриман-старший провернул в свое время аферу, принесшую ему более 65 миллионов долларов – фантастическая по тем временам сумма.
«Кун, Леб и К°» называют главным спонсором российского революционного движения и Октябрьского переворота. Профессор Стэнфордского университета Энтони Саттон так описывает мотивы, двигавшие нью-йоркскими финансистами: «…Они желали рынков, которые могли бы эксплуатировать монопольно…».
Перед победившей партией большевиков неминуемо вставал вопрос о вознаграждении своих благодетелей. Посол Временного правительства в США Борис Бахметьев утверждал, что в период 1918-1922 гг. большевики передали «Кун, Леб и К°» 600 миллионов рублей золотом. Скорее всего, горно-металлургическая империя «Лены Голдфилдс» и Чиатурский марганец Гаррримана – по крайней мере, по первоначальному замыслу концессионеров и их кремлевских покровителей – составляли часть такой компенсации.
Даже в верхушке большевистской партии единицы владели информацией о зарубежных каналах финансирования революционного движения и имели опыт непосредственного общения со спонсорами.
К числу избранных, несомненно, относился Л.Д.Троцкий, который установил плотные контакты с американцами. Депортированный из Франции, а затем из Испании за антивоенные выступления Лев Давыдович в январе 1917 года оказался в Нью-Йорке, где пробыл три месяца. Не имея иных источников существования, кроме случайных публикаций, Троцкий не бедствовал: жил с семьей в квартире с холодильником и телефоном, передвигался на автомобиле с шофером, и отбыл из Нью-Йорка с 10 000 долларов в кармане. Покинуть страну и попасть в Петроград Льву Давыдовичу помог сам президент США Вудро Вильсон. Революционера снабдили американским паспортом, к которому прилагались виза для въезда в Россию и британская транзитная виза.
По приезду в Питер, Троцкий активно включился в подготовку свержения Временного правительства. И как мы знаем, небезуспешно. Вскоре после победы большевиков, а именно 30 ноября 1917-го Льва Давыдовича навестил директор Федерального резервного банка Нью-Йорка Уильям Томпсон. Очевидно, что встреча прошла конструктивно. В декабре 17-го Томпсон направил послание британскому премьеру Ллойд Джорджу, в котором нахваливал режим Ленина-Троцкого. По возвращении в США «волк с Уолл-Стрит» принялся колесить по штатам с публичным призывом признать Советы.
Не иначе как в Смольном банкиру что-то пообещали. В 1918-м в беседе с английским резидентом Брюсом Локкартом помощник Томпсона расписал как досужие слухи то, что в Советской России его шеф хочет получить алтайскую медь, что он уже получил для себя 500.000 акров лучших лесов в России, Транссибирскую железнодорожную магистраль, монополию на российскую платину. Слухи слухами, но перечисленное напоминает черновой вариант активов будущей концессии «Лена Голдфилдс».
Томпсон, кстати, был не только банкиром, главные его интересы лежали в сфере металлургии. И Транссиб в этом списке появился не случайно. Во время Гражданской войны Троцкий заявлял: «Ни мое правительство, ни русский народ (!) не будут возражать против … фактического американского контроля над работой Сибирской железной дороги». Данный суперпроект реализован не был, зато при непосредственном вмешательстве Троцкого США ввели свои военные силы в Мурманск.
Левый марш
Но вернемся к делам концессионным. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что к продвижению «суперпроектов» оказались причастны активные сторонники «левой оппозиции», сформировавшейся вокруг Троцкого в октябре 23-го. Прежде всего, это касается руководства Главконцесскома – Георгия Пятакова и его заместителя Евгения Преображенского. Пятаков вдобавок занимал тогда пост заместителя председателя ВСНХ СССР, а Преображенский являлся членом коллегии Народного комиссариата финансов и председателем Финансового комитета ЦК. В состав коллегии ГКК входил видный троцкист Тимофей Сапронов. Забегая вперед, отметим, что преемником Пятакова на посту главы Главконцесскома в мае 1925-го станет «сам» Лев Давыдович, прежде курировавший концессионные дела в Политбюро, а должность заместителя комитета достанется его верному соратнику Адольфу Иоффе.
А теперь припомним заседание пленума ЦК 20 января 1925 года, на котором решилась судьба Чиатурского месторождения. Тогда в качестве доводов в пользу предложения Гарримана Пятаков указал американский аванс в размере 1 миллиона рублей и нечистоплотное поведение «Дойче банка». Аванс, однако, вскоре обернулся займом, что же касается обвинений в адрес конкурентов Гарримана, то дословно они звучали так: «мы навели справки, и оказалось, что немцы снюхались с американцами».
Где и у кого Пятаков мог навести подобные «справки»? Их могли представить советские представители за рубежом – в Германии и Англии. Полпредом в Берлине был представитель «левой оппозиции» Николай Крестинский, а в Лондоне аналогичный пост занимал троцкист Христиан Раковский. В годы Первой мировой Раковский вместе с небезызвестным Парвусом-Гельфандом ведал вопросами финансирования большевиков, в том числе и со стороны партнеров синдиката «Кун, Леб и К°». Полагаем, что сведения о нечестной игре «Дойче банка» — сознательная дезинформация, состряпанная товарищами из «левой оппозиции», с целью расчистить дорогу проекту Гарримана, скомпрометировав его конкурентов.
Покрывать Гарримана приходилось не только советским, но и американским чиновникам, ведь тесные контакты с Совдепией противоречили официальной позиции США.
Буквально в те же дни, когда в Москве проходил пленум ЦК, на котором товарищ Пятаков лоббировал проект Гарримана, мистер И.Е. Янг из сектора по восточноевропейским делам Госдепартамента доверительно сообщал помощнику госсекретаря У.Дж. Карру: «…Имеются некоторые весьма определенные причины того, почему я считаю очень нецелесообразным, чтобы госдепартамент начал какое-либо расследование в отношении упомянутой марганцевой концессии. Если Вы того пожелаете, я буду рад объяснить Вам эти причины устно».
Подобные туманные намеки использовали официальные лица по обе стороны океана. Так наркоминдел СССР Георгий Чичерин в записке в Политбюро от 24.04.1926 г. по поводу предоставления новых льгот для Чиатурской концессии просит коллег учесть «персональное значение личности самого Гарримана». «Ну, как не порадеть родному человечку…».
Взлет и падение
Однако с лета 1925 года «левая оппозиция» все в возрастающей степени была озабочена вопросом собственного политического выживания. Придет время, когда Троцкому и его соратникам станет попросту не до американских друзей. Одержавший верх Сталин с этой компанией международных финансистов никогда не водился и никакими обязательствами обременен не был. Заокеанские спонсоры и сами прекрасно понимали, что на старых партнеров в Москве отныне рассчитывать бессмысленно, необходимо работать и зарабатывать в новых условиях. Поначалу получалось неплохо.
На Чиатурском месторождении на механизацию процесса добычи Гарриман истратил 4 миллиона долларов. Были построены горнообогатительная фабрика, а также погрузочный элеватор в Поти мощностью в 2 миллиона тонн. В обмен на часть прибыли, в качестве одного из условий концессионного соглашения, Гарриман скупил все иски прежних владельцев.
В то же время, концессионерам не удалось полностью осуществить намеченную программу. Уязвимым местом американского проекта стала активная эксплуатация СССР Никопольского марганцевого месторождения. Высокие ввозные пошлины в США, разведка марганцевых месторождений в Африке, сделки американских стальных компаний с поставщиками индийского и бразильского сырья обвалили цены на мировом рынке и ударили по рентабельности Чиатурской концессии.
Озабоченный нарастающим кризисом предприятия, Гарриман прибыл в Москву для встречи с председателем Главконцесскома Троцким. Он намеревался договориться о разделе мирового марганцевого рынка и снижении долевых отчислений. Но Лев Давыдович принял визитера холодно и к доводам американца отнесся скептически. Стенограмма их беседы заканчивается следующим резюме Троцкого: «Какой совет я должен дать Правительству? В последние полтора года производство было заморожено, а число работающих – сокращено. В то же время концессионер требует, первое, вместо нормальной железной дороги … потратить 2 миллиона долларов на реконструкцию действующей узкоколейки; второе, сократить минимальный объём экспортируемой руды, и, третье, уменьшить размер роялти за тонну руды…».
Не исключено, что Троцкий предельно жестко вел переговоры, опасаясь, что уступки могут дать повод для новых нападок в его адрес.
15 марта 1928 года Политбюро констатировало, что Гарриман нарушил концессионный договор, и несколько месяцев спустя Чиатурское месторождение перешло под контроль государства. Никита Хрущев вспоминал: «Сталин высказывал мнение, что надо хоть и не полностью, но какую-то всё же компенсацию дать Гарриману». В сентябре 1928 года правительство СССР согласилось выплатить американскому концессионеру компенсацию в размере 3,45 млн. долларов в течение 15 лет государственными процентными векселями с номинальной стоимостью в 4,45 млн. долларов.
Это было, безусловно, политическое решение. Сворачивая концессионное сотрудничество, Сталин не хотел сжигать мосты в отношениях с влиятельными заокеанскими бизнесменами. И этот расчет оправдался, хотя бы в случае с Гарриманом. Советское правительство как раз выплачивало бывшему концессионеру последнюю часть компенсации, когда в декабре 1941 года он прибыл в Москву в качестве личного посланника президента Рузвельта, отвечающего за поставки по ленд-лизу. В 1943—1946 годах Гарриман являлся послом США в СССР. Был он и специальным помощником президента Трумэна по внешнеполитическим вопросам, заместителем госсекретаря в администрации Линдона Джонсона. Гарриман еще успел пообщаться с Юрием Андроповым в бытность того лидером СССР. Так что у Чиатурской концессии, история которой завершилась в 1928 году, оказалось очень долгое политическое эхо.
Дольше продержалась в советских условиях «Лена Голдфилдс». Компания в первый же год перевыполнила план, добыв 499 пудов золота, а в 1926 году — на три года раньше намеченного в договоре срока – концессионер ввел в эксплуатацию крупнейшую в мире драгу. На Урале серьезно модернизировался Северский завод, техническое переоснащение шло на других предприятиях. Всего за 4 года работы «Леной Голдфилдс» было добыто 1844 пуда золота. Концессионер заработал 13 млн рублей, выплатив в бюджет 1,5 млн рублей в виде долевых отчислений.
Затем финансовое положение резко ухудшилось. Возникли проблемы с выплатой долевого отчисления, налогов, с выполнением программы модернизации производства. На приисках золото расхищалось, причем это явление достигло таких масштабов, что стало предметом разбирательства на Политбюро в октябре 27-го. Постановили усилить охрану и освободить концессионера от уплаты налога на местные нужды. Но помощь оказалась малоэффективна. В январе 1928 года «Лена Голдфилдс» направила правительству СССР меморандум об изменении основных пунктов концессионного договора, ссылаясь на убыточность.
Тем не менее, в «Лене Голдфидс» еще рассчитывали на поддержку Кремля. 26 ноября 1929 года Каменев направил Сталину письмо, в котором была высказана просьба о выделении «Лене Голдфилдс» 500 тысяч рублей золотом. Однако Сталин резонно полагал, что концессии нужны СССР для привлечения чужих капиталов, а не для отвлечения своих. Несколько дней спустя Пленум ГКК рассмотрел вопрос о расторжении концессии.
В ответ концессионеры прекратили выплачивать советскому руководству долевые отчисления и предъявили к правительству СССР иск в третейском суде. После долгих и трудных переговоров в ноябре 1934 года было подписано соглашение, по которому действие концессионного договора прекращалось.
Деятельность «Лена Голдфилдс» также оставила своеобразный «след» в американском истэблишменте… В 1959 году вице-президент США Ричард Никсон в ходе визита в Советский Союз посетил Свердловск. Отклонившись от официального маршрута, Никсон неожиданно пожелал заехать в горняцкий поселок Дегтярск. Здесь он спустился в шахту, прошелся по улицам и дал небольшую пресс-конференцию, во время которой вдруг отчетливо произнес «Лабаз-гора» и изрек нечто вроде «давненько я тут не бывал». Старожилы Дегтярска утверждали, что родители Никсона работали на местном предприятии «Лена Голдфилдс», а будущий американский лидер, тогда еще рыжеволосый подросток, навещал их в Дегтярске и якобы даже гонял в футбол с местными мальчишками.
Вместо эпилога
В печальном финале Чиатурского проекта и «Лены Голдфидс» нет однозначного виновника. Концессии действовали в крайне противоречивой политической и экономической обстановке. Противоречивой и непоследовательной была позиция Советов. Призывы к осторожности в отношении к концессиям, сменялись критикой этой самой осторожности. Предоставление льгот концессионерам «сочеталось» с нажимом со стороны фискальных органов и пристальным вниманием ОГПУ-НКВД. Решения Совнаркома по развитию и расширению концессионной практики перемежались с мерами явно дискриминационного характера.
Действия, не касавшиеся непосредственно концессий, но направленные на сворачивание рыночных отношений и НЭПа, создавали порой серьезные препятствия. Так в частности, зафиксированная в договоре с «Леной Голдфилдс» возможность свободной продажи золота свелась к нулю запрещением в СССР «кому бы то ни было покупать золото под угрозой смертной казни».
Противоречивым было отношение к сотрудничеству с Советами со стороны Запада – экономические отношения с Кремлем там воспринимались в первую очередь как орудие политической борьбы, причем орудие обоюдоострое.
Так, известный в те годы публицист Айви Ли писал: «Лозунг Америки должен быть убить большевизм, втягивая его во все более и более тесные связи с Западом». В то же время Washington Post в ноябре 1928 года утверждала, что «концессионная политика СССР – приманка». Официальный Вашингтон то выказывался за расширение торговых отношений, то предпринимал откровенно недружественные шаги. Например, Пятакову и Сокольникову, которые собирались посетить США с целью для укрепления экономического сотрудничества, отказали в американских визах.
Хватало противоречий и в позиции самих концессионеров. Тот же синдикат «Кун, Леб и К°» финансировал и большевиков, и Колчака, и неудачную спецоперацию по спасению семьи последнего русского императора Николая II. «Лена Голдфилдс» демонстрировала готовность сотрудничать с большевиками, при этом активно помогая западным спецслужбам – претензии в этой области советских спецслужб нельзя назвать беспочвенными. Безусловно, самым негативным образом на возможности концессионеров повлиял кризис западной экономики, переросший в итоге в Великую Депрессию. Что касается советской стороны, то заимствование передовых технологий в форме концессий ее уже не устраивало. В годы индустриализации Советский Союз перешел к прямым крупномасштабным закупкам за рубежом современной техники и целых предприятий, став мировым лидером по импорту машинной продукции.
Максим Зарезин
