Роман Захара Прилепина «Тума» признан «Книгой года». Собрали отзывы.
Роман в этом году лихо захватил сердца читателей и просто в клочья порвал книжный рынок. Я живу недолго, но это первый случай на моей памяти, когда таким ошеломительным бестселлеровым успехом пользуется именно классическая большая русская проза, именно большая и именно русская форма (каждое слово важно) — и по семантике, и по самому языку — по тому, как это написано. Не фантастика, не приключения, не постмодерн, не коучинг, не литература травмы, не социалка, вообще не книга про современность. Роман-кирпич про Степана Разина.
Чтобы понять, надо не тонуть в предубеждениях, а просто почитать. Это тот случай, когда только начав книгу, сразу осознаёшь её масштаб (в который я, даже хорошо знакомый с прозой Прилепина, поначалу не поверил: прямые сравнения с Достоевским и Шолоховым показались мне льстивым перебором). Но потом я всё понял.
Это не пранк и не красное словцо. Для меня это действительно новая планка современной русской прозы: это не похоже ни на что, что я читал из неё до этого, в том числе на другие книги автора. Это другой уровень — хотя бы просто по языку.
Не имеет значения, как вы относитесь к Захару Прилепину. «Тума» стоит внимания каждого, кто умеет читать на русском языке.
Для человека, прочитавшего «Туму», Степан Разин уже никогда не будет персонажем школьного учебника или героем старинной народной песни. Не забудутся печальные глаза его матери, суровое лицо отца, его лихие товарищи и страшные битвы, его детство и юность, изломанное тело, вольная душа и страдающее сердце. И кровавый, бунташный семнадцатый век окажется так близко — на расстоянии вытянутой руки.
Почитала тут отзывы либерального лагеря. Кто-то обвиняет Прилепина, что он перенёс на страницы книги своих друзей-ополченцев, чтобы их «оправдать» через образы «благородных бандитов» — казаков. Кто-то утверждает: «Тума» намеренно заполнена сценами запредельной жестокости, чтобы показать, что сегодняшние битвы не так уж и кровавы. Иные предполагают, что писатель сценами насилия переживает свою глубокую внутреннюю травму… Что сказать, забавно. Наши идеологические «неприятели» не только мастера упрощений, порой они настоящие гении примитивизма.
А «Тума» — сложна, сурова, красива и непостижима, как сама русская история, где боль, преодоление и победа ходят друг за другом по кругу — из века в век.
Взахлеб 6 часов подряд читал Туму. Прав был Степашин, который не советовал мне читать книгу в отпуске, ссылаясь на ее жесткость, иногда даже жестокость. Хотя что есть жестокость – жизнь человеческая. Понял и почувствовал многое. В частности, что я, Слава Богу, не вольный вовсе козак. И что не хотел бы жить в 17 веке. Впрочем, я ни в каком не хотел бы, кроме нынешнего. )
Язык русский (козацкий, татарский, турецкий, польский, цыганский, етцетера), конечно, у Прилепина потрясающий. Терпкий, тягучий, вязкий, округлый.
Прилепин описывает жизнь Великого войска Донского как она есть, без прикрас, без особых эмоций, без пафоса. Просто. И жутко, конечно, для нас, городских жителей 21 века.
Впрочем, тем, кто был на фронте и знает, что там творится – ничего нового. Война всегда одинаковая.
400 страниц пролетели мгновенно, спасибо рейсу Москва-Владивосток.
Роман Захара Прилепина «Тума» — первая часть эпопеи о Степане Разине, уже получил десятки, наверное, комплиментарных рецензий.Действие разворачивается неспешно и построено в виде косички, переплетения из настоящего времени героя, где молодой Разин страдает в турецком плену, и флешбэков из прошлого, в которых разворачивается его детство, юность, мужание – и все это с подробными этнографическими зарисовками казачьего, крестьянского, купеческого, городского и монастырского быта эпохи.
Роман обширен и во времени, и в пространстве, автор не соблюдает принципа единства времени и места действия, никак не облегчает читателю задач понимания и тем более не заигрывает с ним. Чувствуется, что и тема, и герой слишком важны для автора, чтобы идти на уловки.
Важность этого романа для Прилепина очевидна еще и в том, что это его первый, наверное, художественный текст, где протагонист не имеет черт автора, более того – самого Прилепина в этом тексте нет даже в виде характерных черт рассказчика. Это тот самый случай, где автор умирает в своем герое и в своей теме, как режиссер умирает в актере.
Конечно, в «Туме» присутствуют элементы авторского опыта, в том числе недавнего – например, в ощущениях возвращения переломанного Разина из небытия, где угадывается опыт собирания себя после ранений в теракте. Но это именно опыт, который автор дарит герою, растворяясь в нем – и, одновременно, отпуская героя, сознавая его иным и отдельным, как родитель принимает личность и самость подросшего ребенка.
Это новая ступень авторской зрелости – и новая для автора манера выстраивания отношений с читателем, который отныне должен не следить за приключениями полюбившегося типажа, автора-персонажа, а войти в новый для него, доселе незнакомый и не очень-то понятный и дружелюбный мир.
Что касается этого мира, – мира казаков и их традиционных противников: ногайцев, крымских татар, османов, — то мир этот юношески свеж и жесток.
Прилепин в «Туме» дает картины, буквально, биологической борьбы русских за выживание во враждебном окружении и соседстве. Сцены торговли славянскими рабами и рабынями на рынке в Азове, описания изломанных судеб невольниц, с детства ставших средством удовлетворения низменных инстинктов, описания лютых казней попавших в плен казаков – в основном это посажение на кол, когда человеку в анальное отверстие забивают заостренный и смазанный маслом кол, а потом ставят его вертикально, и кол постепенно разрывает жертве внутренности под тяжестью тела, и мучения могут длиться не один день, под сладострастные визги обезумевшей от крови толпы – как гибель плененных казаков и русской «голутвы» при неудачном приступе Азова, когда османы разбили под стенами города целый сад казненных – все это заставляет кровь то застывать, то вскипать, напоминая цену, которую заплатил русский народ за собирание своих земель и само свое существование как общности.
Не идеализируя, впрочем, и казаков – которые в своих «поисках» — набегах на Крым и турецкое Причерноморье также берут «ясырь» — рабский полон, убивают не только мужчин, но и ненужных стариков, казнят славянских «побасурманившихся» отступников – писатель однозначно остается на стороне своего народа: не оправдывая жестокостей, он воспринимает их по-толстовски — как стихию и природный закон того ветхозаветного железного века.
Квинтэссенция подобного восприятия – месть Разина предавшим его в турецкий полон ногайцам, когда в результате дипломатической спецоперации главного героя и соратников (Разин, как бы сейчас сказали – полиглот, человек с природной способностью к языкам) союзные калмыки вырезают целый ногайский улус… И пало на их головы беззаконие их, — заключает автор после описания истребления не только воинов-ногайцев, но и стариков, жен и детей. Ногайцы, действительно, были одними из главных поставщиков «живого товара» на рабские рынки Азова и Кафы – при этом в рабство обращались не только русские пленники, но и представители народов Кавказа, Закавказья, сопредельных регионов, исповедавшие традиционные языческие культы или же христианство.
Линия защиты веры христианской, православной, миссию которой взяли на себя казаки не только донские, но и «черкасы» — запорожцы, проходит в романе красной линией. При этом противостояние с Речью Посполитой, закабалившей малороссов и насаждавшей униатство, в «Туме» лишь намечена – вероятно, эта история у автора впереди.
