Год назад на референдуме была решена судьба Крыма-он вернулся в Россию. Порядок и безопасность тогда поддержали тогда «вежливые люди».
Алексей Каруна
В 2013–2014 годах 20-летний Алексей Каруна проходил срочную службу в авиации Черноморского флота и был награжден медалью «За возвращение Крыма». В родной Павловск Воронежской области он вернулся местной знаменитостью: его фотографии напечатали городские газеты, а школы звали на открытые уроки патриотического воспитания.
-В школе я окончил девять классов и поступил в железнодорожный техникум. Но оттуда меня отчислили за драку. Я пацана шифером долбанул — за девушку заступился. Вдобавок у меня была низкая посещаемость и дисциплина хромала на обе ноги. Нас же заставляли носить дебильную форму и ходить в ней чуть ли не строем. А я по натуре — личность свободная и к таким порядкам не привык. После я еще недолго промаялся в сельскохозяйственной «шараге» и ушел служить.
Армию я всегда воспринимал как нечто неизбежное, вроде похода к стоматологу. Все терпят и ты вытерпишь. Поэтому «косить» даже не думал. Мне позвонили однажды утром и вызвали в военкомат на медкомиссию, откуда я вернулся с «диагнозом» годен к военной службе.
— Где служить хочешь? — спрашивает офицер за массивным столом.
— Нигде, признаться.
— Как это нигде?! Все хотят служить в ВДВ! В морской пехоте! В спецназе, — орет он и рубит рукой воздух, — а ты нигде не хочешь!
В итоге меня решили отправить в Крым, на курорт. Сказали: там тепло, море, пляж, зарплаты хорошие. Ладно, думаю, выбора все равно нет. Поехали в Крым.
По прибытию из Воронежа в Севастополь я прошел курс молодого бойца, после чего меня отправили служить на военный корабль, стоящий у «стенки» в Черном море. Спустя месяц «курортной» службы я заработал грыжу, натаскавшись тяжелого, и угодил в госпиталь. Мне сделали операцию и понизили категорию здоровья. Остальные десять месяцев я служил механиком в авиации Черноморского флота. Наша боевая часть находилась в поселке Гвардейский Симферопольского района, где стоят 24-е штурмовики. Помните историю, когда американский военный корабль «Дональд Кук» (Donald Cook) проходил учения у берегов Черного моря, то над ним кружил истребитель Су-24 и вывел его приборы из строя. Так вот, это наша «сушка» летала над перепуганными пиндосами. Вскоре эту часть аэродрома отдали ВВС, а нас перебросили в Севастополь.
Во время службы нам, как правило, приходилось быть «пастухами», что на армейском сленге означает — носить, разгружать. Почти ежедневно в Крым прилетали грузовые самолеты с боеприпасами. Лично я разгрузил, наверное, целую эскадрилью. Помню, прилетел огромный ИЛ-76, который мы разгружали больше трех суток. Он был до отказа забит колючей проволокой и мне казалось, что ее хватит, чтобы обмотать весь полуостров.
О планах по присоединению Крыма я впервые услышал в начале февраля. Мы, безусловно, были в курсе происходящего на Украине, поскольку каждый вечер всех солдат водили смотреть новости в специально отведенную комнату с телевизором. Это обязательно по уставу. В то же время, на территорию Крыма начали активно заходить наши военные. Они создавали укрепления и организовывали патрули, чтобы, не дай Бог, здесь не началось Майдана, ведь крымчане были категорически против новой украинской власти. Отсюда возникала идея присоединиться назад к России. Она же не Путину в голову залетела, а сами жители Крыма так захотели. Мы много общались с местными жителями, и я знаю, о чем говорю. Когда заходили в Севастополь, то на каждом балконе видели российский триколор.
Накануне референдума нас предупредили, что будет объявлена тревога и необходимо быть наготове. Целый день мы просидели в бронежилетах на территории части. Провокаций ждали от украинских националистов и крымских татар. Одна часть из них была за присоединение, точнее, им было все равно, с кем жить в будущем — с русскими или с хохлами, а другая требовала оставить Крым в составе Украины. Но все прошло предельно спокойно, потому что на такой маленький клочок земли из России пригнали такое количество войск! Один черноморский флот — 15 тысяч человек. Еще тысяч 20 тысяч солдат на суше. Плюс еще спецслужбы, которые находись в городе. Любое сопротивление закидали бы шапками. Однако сопротивляться было некому.
С украинскими военными мы вообще пересеклись только когда некоторые из них стали переходить на нашу сторону, принимая присягу. К примеру, заместитель командира нашей части, капитан второго ранга был бывшим украинским офицером — перебежчик. Он недолюбливал нас — срочников. Когда призыв начал постепенно увольняться и нам приходилось заступать в наряд через сутки, то он нам хорошо крови попил. Однажды заходит к нам в казарму, и мы рискнули обратиться:
— Товарищ, капитан второго ранга, людей мало осталось. Просим снизить нагрузки.
— Вас небось и автоматы чистить заставляют?
— Нет, автоматы чистить не заставляют.
— Ну, это мы исправим, — пообещал он.
И обещание свое, разумеется, сдержал. Его предвзятое к нам отношение мы связываем своеобразной местью за аннексию Крыма.
Офицеров украинской армии много перешло. Их корабли и части не силой захватывали. Туда наши войска войдут — они сразу же поднимали белый флаг. Им говорили, кто хочет в российскую армию, то добро пожаловать, принимайте присягу, звания сохранятся. Кто-то уехал в Украину, кто-то остался на нашей стороне. Что в итоге стало с украинскими кораблями — хороший вопрос. Я не знаю. Знаю, что автоматы, патроны, боеприпасы мы с украинских частей разгружали. А насчет кораблей — не знаю. Но мне бы очень хотелось, чтобы корабли достались нам — хорошие трофеи.
Я вообще очень большой патриот и новость о возвращении Крыма я встретил радостно. Но большинству моих сослуживцев было по барабану. У них одна мысль — поскорее бы домой. Это же армия. Я бы еще раз отслужил, была бы возможность. А по военной линии я не пошел, потому что пролетел с поступлением, поскольку требовалось собрать кипу документов.
Во время службы я написал рапорт с пожеланием перейти на контрактную службу. Мне оставалось десять дней до дембеля, и контрактником меня оформить не успели. Теперь по поводу возвращения в армию ничего сказать не могу. Наш майор пошутил как-то: если впредь будем возвращать союзные земли, то призовем вас по новой.
Награждение медалью состоялось 28 марта. Нас заранее предупредили, чтобы утром мы надели парадную форму и построились на плацу. Вышел командир части, начальник штаба и по одному вызывал каждого:
— Матрос, Каруна!
— Я!
— За награждением ко мне!
— Есть!
Делаю три строевых шага и говорю:
— Матрос Каруна за награждением прибыл!
Полковник вручает медаль в коробочке вместе с удостоверением и уже тише, так по-отечески произносит:
— Спасибо тебе большое.
Ты разворачиваешься на 180 градусов и, прикладывая руку к головному убору, орешь, что есть мочи:
— Служу Российской Федерации!
И так награждали полдня. Интересно, наряду с нами, за возвращение Крыма наградили кого-нибудь из бывших украинских военных? Забавно было бы посмотреть.
Сейчас мне кажется, что от медали — кроме эмоций и памяти на всю жизнь — никакой пользы. Но, с другой стороны, мы хотя бы отслужили не так, как все. Мои друзья возвращаются из армии и на вопрос — «как служба?», отвечают: «Да никак. Копали от забора и до обеда! Мешки таскали!» А мы хоть и мешки таскали, но вернулись с наградой. Единственное, что омрачило службу, — снижение зарплат. Дело в том, что пока Крым считался заграницей, мы получали в месяц 4800 гривен. Это примерно 20 тысяч рублей. А после — всего две тысячи. Именно столько получают все российские срочники. Многие этим были крайне недовольны. Я как узнал, то аж засмеялся. «Ну, с возвращением в Россию!» — сказал я себе.
Олег Терюшин
Стать военным я мечтал еще с детства, о другой карьере даже не помышлял. Должен же кто-то Родину защищать? Хотя моя семья не имеет никакого отношения к армии, в отличие от города, в котором я родился и вырос — Ульяновска. Здесь живут очень много военных, особенно десантников. Поэтому когда мне исполнилось 18 лет, я чуть ли не на следующий день отправился в военкомат за повесткой, не дожидаясь, пока ее пришлют почтой.
Изначально я служил пехотинцем в 419-м мотострелковом полку города Ковров. Спустя год вернулся домой и почти сразу же подписал контракт с ВДВ. Так я стал сержантом 31-й десантно-штурмовой бригады Ульяновска. Сейчас мне 23 года, из которых пять лет отдано армии, а еще полтора месяца — возвращению Крыма. В этом году я планирую поступить в Рязанское высшее десантное училище, чтобы получить звезды лейтенанта и продолжить расти в звании. Медаль «За возвращение Крыма» едва ли поможет в поступлении. Большую роль в этом играет характеристика от командования и личные данные. А медаль — это, скорее, на память. Внукам рассказывать.
На крымском полуострове мы оказались одними из первых, 24 февраля [2014 года]. За два дня до этого нас подняли по тревоге в казарме. Сформировали в батальонно-тактические группы и отправили на самолетах в Анапу. Из Анапы на КАМАЗах нас перебросили в Новороссийск, откуда на большом десантном корабле мы отплыли в Севастополь.
Никто, кроме командования, понятия не имел об операции по возвращению Крыма в состав России. Нас просто посадили в трюмные отделения корабля. А утром мы вышли на палубу и поняли, что находимся где-то в Севастополе на военно-морской базе Черноморского флота.
Как только мы сошли с корабля на землю, нам приказали снять всю государственную символику и знаки отличия войск, чтобы не афишировать наше присутствие на полуострове и не сеять панику. Всем нам раздали зеленые балаклавы, темные очки, наколенники и налокотники. Вот и все обмундирование. Думаю, мы были одними из первых, кого начали называть «вежливыми людьми». Нашивки с российским флагом и эмблему войска было разрешено вернуть лишь после референдума.
В Севастополе мы провели всего несколько дней. В качестве основной задачи нам поставили расположиться и быть готовыми к выполнению любого задания. Вскоре наша бригада переехала в поселок Перевальное, рядом с которым мы разбили палаточный лагерь. В нем проживали преимущественно ульяновские десантники — около двух тысяч человек. Такое количество было необходимо для демонстрации силы российских войск. Здесь же шли переговоры нашего командования с украинской стороной о том, сдадутся ли они и как скоро. Украинских военных до присоединения Крыма было множество. Но никаких столкновений с ними не происходило. Их офицерам было предложено три варианта: 1) покинуть территорию полуострова и уехать на Украину; 2) перейти на строну российских войск при сохранении аналогичных званий; 3) уволиться на гражданскую службу. На месте украинцев я бы выбрал первый вариант, ведь я патриот. Но таких нашлось немного. У большинства из них в Крыму живут семьи и им пришлось перейти на нашу сторону, присягнув российскому флагу.
Впрочем, помню, рядом с нами находился полигон, где расположились два десантных батальона. Из этих двух батальонов не осталось ни одного солдата. Они в полном составе ушли на Украину. Я их даже зауважал за этот патриотичный жест.
В день референдума, 16 марта, было объявлено усиленное дежурство. С раннего утра мы заступили на блокпосты и повязали на рукавах белые ленточки в знак того, что мы — миротворцы и находимся здесь не с целью развязать военную агрессию. Но далеко не все хотели с этим соглашаться.
Постоянные провокации шли со стороны репортеров, но не наших, а украинских, американских и европейских. Например, они вставали с камерами у КПП и на фоне нас снимали репортаж, рассказывая о том, как русские войска жестоко оккупируют Крым. Я не очень хорошо знаю английский или украинский, но мне все равно была хорошо понятна недовольная риторика их комментариев. Хотя мы себя захватчиками не считаем. Мы выполняли приказ и обеспечивали безопасность жителей Крыма, которые сделали свой гражданский выбор в пользу России. Они были недовольны новым правительством с фашистскими замашками, как и коррумпированным правительством Януковича. Поэтому желчь иностранных репортеров — от зависти к торжеству реальной демократии в Крыму.
Еще наши парни от своих родственников и друзей на Украине узнавали, что в местных новостях против нас идет настоящая травля, что мы, мол, чуть ли не людей здесь расстреливаем. Видимо, имелись ввиду те люди, которые ежедневно приходили к нашему лагерю со словами: «Спасибо, братья-русские! Наконец-то мы будем жить вместе, как прежде».
Всего в Крыму я провел полтора месяца. 12 апреля я был дома, и в середине мая меня наградили медалью. Помню, когда мы летели домой, командир бригады нам сказал: «Ну, что, ребята, считайте вы вошли в историю России!» В салоне самолета все встали и спели гимн страны. Незабываемо!
Алексей Никифоров
Служил заместителем командира по работе с личным составом отдельного батальона морской пехотой Вооруженных сил Украины (Керчь). Теперь — учащийся Национального университета обороны Украины.
Первые «вежливые люди» появились у нас в части в ночь на 1 марта. Насколько я знаю, сначала они вышли на переправе, а потом погнали на Кировское и аэродром. Мы их знали: это были военные из Темрюкского батальона морской пехоты (Краснодарский край), которые относились к Черноморскому флоту РФ. Так что когда Путин говорил, что в Крыму присутствуют только военные из ЧФ, это было недалеко от правды. Правда, потом темрюкцев сменила отдельная бригада морской пехоты Каспийской флотилии (Каспийск, Астраханская область). Ротацию произвели специально, потому что «черноморцы» были адаптированы к нашему населению, сочувствовали — они не стали бы делать по отношению к нам резких движений. Их потом отправили охранять Чонгар.
Первых переговорщиков мы тоже знали лично: там был командир батальона и замкомбандира бригады, с которыми мы раньше общались на полигонах. А уже к 5 или 7 марта их заменили ребята из Дагестана, которые пригнали БТРы и другую технику, окопались вокруг нашей части.
Тогда мы услышали первые фразы о том, что они приехали защищать нас от «правых радикалов», которые якобы едут в Крым с материка. Сказали, что собираются охранять наше оружие. Но мы жестко ответили, что сам можем себя защитить. Помимо них возле части постоянно находились группы казачков, приехавших из Ростовской области, и люди в гражданском — сотрудники ФСБ. Они, кстати, держали контроль над переправой — и по всем точкам, где надо было, оказывали силовое влияние. И вот как раз они были не вежливые. Но больше всех от них досталось не нам, а морпехам в Феодосии, поскольку у них была гораздо более серьезная подготовленность.
Каспийцы поначалу рассказывали нам, что тут якобы татары собираются вырезать русских, боялись, что на них тут сразу нападать начнут. А замполит от дагестанцев, историк по образованию, мне говорил, что у него больше поводов ненавидеть русских, потому что это два разных мира. Но при этом приговаривал: да ты приходи к нам в армию, уже через год будешь кричать, что Путин — чемпион мира.
С «вежливыми людьми» приходилось общаться довольно часто. Генерал-майор Александр Остриков (начальник Береговых войск Черноморского флота) и генерал-майор Игорь Турченюк (замкомандующий войсками Южного военного округа) приезжали регулярно и прощупывали почву, задавали разные вопросы. «Вот посмотрите, там сдаются, тут сдаются, а вы чего ждете?» — спрашивали они. Показывали нам штатное расписание, обещали, что часть останется, что нам поднимут зарплаты. Мы им объясняли, что с украинской присягой с 1997 года в российскую армию не принимают, и они как-то странно кивали, а уже 21 марта Путин подписал указ о том, что все регалии и звания украинских военных приравняют к российским.
Работали они оперативно: на все наши контраргументы быстро принимали какие-то решения. Другой вопрос, исполнялись ли эти решения потом. Кстати, раньше в Севастополе у наших ходила пословица: плох тот украинский офицер, который не мечтает стать российским контрактником. Прапорщик ЧФ получал больше, чем наш командующий ВМС — 15–16 тысяч гривен. Командир крейсера «Москва» получал 126 тысяч гривен в месяц, а у нас даже президент такую зарплату официально не получает. Украинцы в Севастополе чувствовали себя не в своей тарелке, потому что иногда им даже в жилье отказывали из-за маленьких зарплат, они считались неплатежеспособными.
В итоге командир нашей части сдался и остался служить в российских войсках. По пальцам можно пересчитать командиров, которые вышли на материк. Дело в том, что информационная работа велась россиянами очень тонко. Командиров запугивали, что когда они выйдут из Крыма, на них заведут уголовные дела за то, что те бросили технику и людей. А со стороны государства они не чувствовали поддержки. Поддержка народа — особенно волонтеров, которые привозили нам вещи, разное оборудование и письма — это одно, но власти должны были что-то делать все-таки. И в итоге многие из наших решили запрыгнуть в паровоз к россиянам, пока тот не убежал вперед.
