Пару лет назад мне удалось присутствовать во время бесед священника-психолога с женщинами, идущими на аборт. Его задача была простой — отговорить женщину, предложив материальную помощь.
Условием моего участия было молчание: я не должна была вступать в разговор.
Мне казалось, что на аборт женщину толкают в основном нужда и страх одиночества, отсутствие поддержки.
В начале каждой беседы священник-психолог доставал из-под стола огромные песочные часы. Через час все оранжевые песчинки пересыпались вниз и разговор должен был быть закончен.
Первая пришедшая на беседу женщина рассказала, что была замужем, имела от мужа ребёнка, а работает кассиром в крупной торговой сети. Муж её унижал, и ей хотелось доказать ему, что и она может приносить в семью деньги. Она стала донором яйцеклеток. Муж деньги брал, а однажды насмешливо сказал: «Ты уже не способна родить. Столько яйцеклеток сдала…»
Чтобы доказать ему, что может, женщина забеременела и сделала аборт в частной клинике на четвёртом месяце. Теперь она сидела перед нами снова беременная — от другого человека, который на днях с ней порвал. Он не хочет семью, а она очень хочет.
Священник заговорил. Он предложил снимать для неё квартиру в первые несколько лет. Говорил, что церковь всё берёт на себя — вещи, продукты. Женщина наотрез отказалась. Оранжевые песчинки пересыпались. Священник ушёл, а она осталась, и я молча смотрела на неё. Она крутила в руках салфетку, не плакала. Тогда я спросила: «Вы не любите детей?» «Люблю, — сказала она. — Но встречу своего мужчину, а у меня — уже двое».
«Но вы же его ещё не встретили, — возразила я. — Вы убьёте ребёнка ради несуществующего мужчины».
Она ещё сидела. Пыхтела. Истерзала салфетку и наконец ушла.
За неделю перед нами проплыла череда женщин и просыпалось очень много песка.
Одна — молодая — забеременела от неподходящего мужчины. Но она рассчитывала скоро встретить нормального, состоятельного, и тогда уже родить от него, чтобы «зацементировать» ребёнком отношения. А этот ребёнок ей мешал.
Ещё приходила мать троих детей. Ей было 39. Она жеманничала и говорила, что муж-бизнесмен и свекровь уже две недели перед ней на коленях стоят, умоляя не делать аборт. Но она уже вырастила троих — она хочет наконец пожить для себя.
Мне показалось, ей нравится власть, которую она брала над мужем и свекровью через только зачатого ребёнка. В тот раз священник даже не заикнулся о финансовой помощи.
Была молодая пара, переболевшая коронавирусом, они были не против стать родителями, просто этот ребенок — бракованный. Они хотели другого.
Мне они напомнили охотников за новой версией iPhone. Глядя вот на них, я вдруг спросила себя: «А хочу ли я, чтобы мои налоги шли на их аборты?»
Женщины приходили, уходили, оранжевые песчинки пересыпались… У меня осталось много вопросов. И я напросилась на встречу со священником и нарочно перевернула часы. Спросила у него, сколько женщин из этих десяти сделали аборт. «Десять», — ответил он.
«Их трудно назвать нуждающимися, — сказала я. — И нельзя сказать, что они ставят карьеру выше семьи, хотя в иерархии их важностей ребёнок уступает мужчине. Но никакие запреты не остановили бы этих женщин. Они всё равно нашли бы, где и как сделать аборт».
Священник сказал, что и сам много думает об этом. И в какой-то момент ему начало казаться: российскими женщинами завладела какая-то мысль, идея, стекающая сверху, — разрешение на то, что ребёнка можно убить. И она уже готова превратиться в архетип, и никакие запреты его не разрушат. Что с этим делать, ответа у него нет.
