Ташкентский ресторан «Марракеш» июльским вечером превратился в съемочный павильон нового фильма режиссера Рустама Сагдиева «Барон». Пишется живой звук. Заслуженный артист России Фархад Махмудов отвечает на вопросы полушепотом, что делает нашу беседу еще более доверительной.
— Как будет называться картина, о чем она?
— Картина посвящена проведению совместных операций спецслужб Узбекистана и России по предотвращению наркотрафика из Афганистана.
— Тема серьезная. Надеюсь, у фильма счастливый конец?
— Чтобы не раскрывать интригу, скажу лишь, что успех и смысл любой спецоперации в том, чтобы хорошие люди остались в живых.
На съемках в Ташкенте
— Интересные у вас рокировки ролей в последнее время — то наркоделец в «Бригаде», то начальник погранзаставы в телевизионном художественном сериале «Застава». Сериал снимался в наших горах, вы за эту роль получили премию ФСБ. И вновь Чимган, но персонаж уже отрицательный. Как думаете, вас премируют за эту роль?
— Надеюсь…(смеется)
— Вы снимаетесь как в российском кино, так и в наших фильмах. Есть ли разница?
— Здесь все проходит в расслабленном режиме, менее нервно.
УчителЬ
— Во ВГИКе вы учились на актерском отделении в мастерской Михаила Глузского. Экранный образ Михаила Андреевича — тонкий, камерный, мягкий человек. Таким его запомнил зритель. Каким он был педагогом?
— Как педагог он был значительно строже и жестче. Его требовательность была оправдана. Он учил нас ремеслу и постоянной работе над собой.
«Актер должен уметь все, — говорил он, — иначе его ждет не сцена, а вокзал…»
Наш курс был небольшой, всего пятнадцать человек. Но даже из этого небольшого числа выпускников не у всех получилось работать по профессии. Было начало девяностых годов прошлого века — не самое лучшее время для актерской профессии. Кто-то ушел в телевизионную журналистику, кто-то в режиссуру.
— Это был «таджикский» курс. Каким образом вы туда попали?
— Такова практика ВГИКа, набор на национальные курсы. Есть знаменитый «узбекский» выпуск 1983 года мастерской Бориса Чиркова. Среди выпускников — Дилором Игамбердыева, Джаник Файзиев, Сейдулла Молдаханов, Фарида Муминова, Рано Кубаева. Но когда поступал я, шел набор студентов из Таджикистана. Мне не хотелось терять время, потому что впереди была служба в армии, и тогда пришлось бы пропустить еще два года.
Попасть в этот поток мне помогло то, что я много снимался в Таджикистане, в частности, в драме таджикских режиссеров Валерия Ахадова и Сайдо Курбанова «Взгляд». Курс был к этому времени набран, меня взяли на «добор». Моя судьба решилась не сразу, мне помогло мое «героическое амплуа». Михаил Андреевич лично пошел в Госкино и попросил, чтобы меня взяли. На курсе не хватало «героя».
Булгаков и мистика
— В одном из ваших интервью я прочитала, что при поступлении вы читали отрывок из заключительной главы «Мастера и Маргариты». Позже вы играли профессора Стравинского в театре Романа Григорьевича Виктюка. Мистика или желание играть в «Мастере»?
— У меня своеобразно складывались отношения с «Мастером». Когда я получил роль Стравинского, я уже снимался в сериале «Бригада». Роман Григорьевич вручил мне сценарий, и вместе с ним я отправился на съемки в Бутырскую тюрьму. Помимо сценария, я положил в сумку ряженку и бублик.
Приезжаю в «Бутырку», а съемочную группу не пускают. Видимо, не все было согласовано. Стоим. Я, Сергей Безруков, Дмитрий Дюжев, Алексей Сидоров — режиссер. Вдруг, словно из воздуха, появляется неизвестный, садится в припаркованную рядом с нами машину и влетает прямо в нас. Мы в ужасе отскакиваем, слава Богу, что все живы остались. Но режиссеру водитель переехал ногу. Естественно, все накинулись на водителя. Но тот, пробурчав что-то невнятное, нажал на газ и исчез так же неожиданно, как и появился. А Алексея повезли в больницу накладывать гипс.
Когда первый шок прошел, я заглянул в свою сумку и с ужасом обнаружил залитый ряженкой текст «Мастера». Но не все, а только сцену на Патриарших прудах, где Берлиоз беседует с Воландом, а еще там, где Аннушка разливает масло.
Как тут не вспомнить Михаила Афанасьевича: «Ежели бога нет, то, спрашивается, кто же управляет жизнью человеческой и всем вообще распорядком на земле?»
— С этим произведением у актеров и режиссеров складывается так же, как с гоголевским «Вием». Мистика, неприятности. Что с вами было после роли зловещего психиатра Стравинского?
— По счастью, это был первый и последний мистический случай, дальше пошло все нормально. Хотя за те тринадцать лет, что я служил в театре Виктюка, случалось немало «чертовщины», но, быть может, еще более мощная сила нашего режиссера оберегала нас от чего-то страшного. Беды обходили нас стороной.
Из неприятностей можно назвать только подорванное театром здоровье. Однако это связано не с Булгаковым, а с тем ритмом, который был в театре. Но иначе и быть не могло. Работать вполсилы — преступно, а работая на полную, ты обязательно чем-нибудь жертвуешь. И эти жертвы стоили того. Тот упадок российского театра, о котором говорили в девяностых, нас не затронул. Начиная с 1996 года, мы гастролировали по миру: Прибалтика, Европа, Израиль, Америка.
На съемках в Ташкенте
— Древние считали занятие лицедейством чем-то греховным и даже дьявольским. Вроде, как роли оставляют неизгладимый след в душе актера. Действительно ли, роли «прилипают»?
— Ко мне ничего не прилипает. И вообще, мне кажется, что все зависит от человека. Я надеваю костюм, и с ним другое измерение, снимаю, и оказываюсь в своем мире.
— Мне доводилось слышать от актеров, что играя характерные роли из другой эпохи, нужна очень долгая настройка.
— Врут они (смеется)… или плохо играют!
Спектакль
— Театральный спектакль — живая субстанция. Некоторые говорят, что за первые десять показов спектакль обретает окончательный вид, а кто-то говорит, что уже через несколько показов он умирает из-за взаимодействия со зрительным залом. А вы как думаете?
— Одинаковых спектаклей не бывает. Все зависит от того, как в данный момент чувствуют себя актеры. Как чувствуешь себя ты и твой партнер по сцене, какой город вы проехали и в каком играете. Спектакль, действительно, живая материя, и он всегда разный. Но эта разница видна актеру, не зрителю. Если спектакль поставлен хорошим режиссером и в нем играют хорошие актеры, зритель никогда не увидит этих нюансов.
На нюансах живем мы. Например, сегодня я прошел в этой сцене справа, а не слева. От этого вектор произведения не изменится. И если бы не было этой стабильности в главном, при разнице в нюансах, спектакль бы попросту развалился, и на него перестали бы ходить. Зритель далеко не дурак, его либо зацепило, либо нет.
То же самое касается театральных жанров. На них нельзя вылезти. И даже не от актеров зависит успех спектакля или фильма. Каким бы ни был гениальным актер, без режиссера он — ничто. Это закон, нет режиссера — нет действа!
— Времена меняются, а с ними язык театра и кино. А режиссеры все те же…
— То, что открыто великими мастерами, не исчезает. Взять, к примеру, фильмы Феллини или Германа. Вспомните, как долго там длится один крупный план? Сложнейшая мизансцена только на крупных планах с периодическим наездом и отъездом камеры. И, несмотря на эту статичность, она завораживает.
— А вот Гай Ричи делит кадр на четыре части, что не мешает зрителю следить сразу за четырьмя мельтешащими сценами.
Фархад недовольно морщится: «Фильм хорошего режиссера с крупными планами и виртуозной операторской работой не спутать ни с чем!»
РежиссУрА
— Приходилось ли вам отказываться от каких-то ролей?
— Не так уж я и избалован, чтобы отказываться от ролей. Но вот один случай отказа могу рассказать. Это было одиннадцать лет назад. Мало того, что там играть было нечего, еще и сценарий какой-то дурной. По сюжету, мой герой должен был вывезти мальчика за границу и сдать его «на органы». И я сразу же сказал: «Ребята, я не стану это играть, у меня только сын родился».
— Потому что не хотелось пачкать свой героический образ?
— Дело даже не в этом. Просто мне неприятно это играть! Поясню. Если бы это была роль злодея в историческом фильме или роль монстра, готового резать младенцев в фэнтэзи, я бы не стал возражать. Но играть какую-то безыдейную тварь, которая везет ребенка из приюта на верную смерть… Ужас и откровенная чернуха.
— Российское кино последних десятилетий изобилует такими «больными» темами.
— Время, конечно, диктует киномоду. Но сейчас «чернушного» кино стало значительно меньше. Позитив есть даже в том, что снимается на злобу дня. Вспомните хотя бы картину «Географ глобус пропил». Злободневно, актуально, узнаваемо, но без ненужного нагнетания. А все потому, что меняется жизнь, Россия, кинематограф. Меняется в лучшую сторону.
Театр
— Часто можно услышать от театральных актеров сравнение театра с Храмом. Быть может, поэтому церковные догматики опасаются актеров как служителей иного культа?
— Опираясь на свой тринадцатилетний опыт работы в театре Виктюка, скажу, что все, что делалось в его театре, всегда было связано с метафизикой, с Космосом, религией, теософией. Любая постановка превращалась в литургию, может, отсюда и это выражение «служба в театре». Актеры служат Мельпомене, и театр — это Храм.
— А во что вы верите вне театра?
— Прочитав много разной духовной литературы — от мистиков до гностиков, от христианских ученых до буддистских философов, суммировав все, я пришел к заключению, что все мы живем в одной общей Вселенной. Вся материя, которую мы видим, состоит из одних и тех же элементов. Случайна ли она? Думаю, что нет. Уверен, что есть Высший Разум, который создал все это. И постичь Вселенную можно только с помощью Добра и Любви.
РодинА
— Судя по тому, как часто вы откликаетесь на приглашения наших кинематографистов, вы не забываете Узбекистан.
— Ташкент остается для меня родным городом, здесь мои родители, одноклассники. Вообще, где бы я ни был, встречая ташкентца, неважно, кто он по национальности — узбек, русский, еврей или украинец, я встречаю земляка — родного человека. И эта земля остается навсегда родной.
Накануне моей поездки в Ташкент на съемки, знакомые попросили меня привезти горсть ташкентской земли, чтобы присыпать ею дедушкину могилу. Трогательно, не правда ли?
Беседовала
Инна Аккерманцева
