В этом году свое 100-летие отметит старейшая русская газета «Правда Востока». Среди ее сотрудников был и Густав Френкель, попавший в сталинские жернова.
Сегодня вряд ли кто-то из ветеранов редакции вспомнит моего отца – Густава Исаковича Френкеля. Он проработал в газете «Правда Востока» с 1925 г. по 1937 включительно. Последняя запись в его трудовой книжке была сделана 29.12. 1937 г. – «Снят с работы». Только вдумайтесь – 29 декабря, везде готовятся к празднованию Нового года, а он уволен с работы, в связи с арестом… По доносу своего же коллеги по редакции, сообщившего органам, что ответственный секретарь главной партийной газеты пишет антисоветские статьи. Жалкий, ничем не подкрепленный донос … и вся жизнь летит к чертям собачьим! Любимая работа, дома – жена и восьмилетний сын… Все под откос!
Моему папе тогда исполнилось 35 лет, он скромно отметил юбилей в кругу семьи и друзей — 21 декабря. Да-да, в один день с товарищем Сталиным! Ничего не предвещало беды. Ни-че-го!.. Но она пришла и забрала его с собой, а потом увезла в Магадан, в самый лютый мороз. Из Ташкента — на лесоповал. Мой отец выдержит все и выживет, но в Ташкенте жить уже больше не сможет. Будет только ужасно тосковать по нему, вплоть до самой своей смерти в 1971 году в далекой Караганде…
Я родилась в этом шахтерском городе в 1956 г. Папу своего очень любила и отчаянно дралась, если кто-то называл его дедушкой. Когда мне было лет 12-13, я стала часто расспрашивать отца о его прежней жизни, о его первой семье, оставшейся в Ташкенте, о моем брате, который был старше меня на 26 лет. Эти истории я могла слушать часами. Но более всего мне в душу запали его рассказы про Магадан и Колыму.
Семья моего отца переехала в Ташкент из г. Двинска (нынешний латвийский г. Даугавпилс) в 1916 году. Закончив школу, отец учился в институте на экономическом отделении, по окончанию которого перевелся на юридическое отделение, параллельно он работал преподавателем в трудовой школе в Бухаре. Как написано от руки в его автобиографии, еще будучи студентом, начал работать в газете «Правда Востока» литсотрудником, в 1929 г. был назначен заведующим бюро расследований редакции, через год – завотделом газеты, в феврале 1937 г. исполнял обязанности ответственного секретаря.
Вот еще любопытные записи из трудовой: 1934 г. «За инициативу постановки вопроса индустриализации премирован ко дню печати почетной грамотой и костюмом»… Вот интересно мне было бы взглянуть на моего папу в костюме! В моей жизни он всегда носил только галифе. (Молодежь знает, что это такое?).
Через год, судя по трудовой, моему папочке еще один костюмчик перепал – «За долголетнюю ударную инициативную работу, дисциплинированность и преданность делу, за активную помощь в выращивании кадров и как активный общественник премирован костюмом и месячным окладом». Эх, сколько радости, наверное, было в ташкентской семье моего отца в том, далеком 1935 году, когда они с женой были счастливы и беззаботны, радуясь неожиданной, но заслуженной обновке.
(К слову, теперь я понимаю, откуда во мне такая тяга к «активной общественной деятельности» — со школы я входила в различные учебные и профсоюзные комитеты, в годы учебы в Ленинграде, на факультете журналистики в ЛГУ им. Жданова, принимала участие в работе комсомола и Студенческих комитетов. Работая в редакции молодежной газеты в Риге, была членом профкома и даже активистом Общества трезвости – да-да, кроме шуток, было дело! Хотя членом партии никогда не была. В нынешние, новые времена, тоже не сижу в стороне, состою в Латвийском антифашистском комитете, являюсь членом Комитета неграждан, участвую в акциях протеста против нарушений прав русскоязычных граждан Латвии и т.д. Вот они – папины гены где меня достали!)
… За две недели до ареста отец был премирован 400 рублями – «за ударную работу по подготовке материалов избирательной компании по выборам в Верховный Совет СССР». А дальше – финиш.
Думаю, кто-то из менее удачливых коллег просто позавидовал успехам моего отца, вот и сделал свое черное дело. Интересно, было ему счастье? Каюсь, я так и не добралась до архива узбекского НКВД и не изучила дело по обвинению моего отца, имени его клеветника не знаю. Хотя иногда думала о нем. Хотела бы я взглянуть в его глаза, или в глаза его повзрослевшим детям – живы ли, знают ли?..
Со слов папы, знаю, что в 1948 г., когда он на некоторое время появился в Ташкенте, он случайно встретил доносчика. Увидев отца, тот моментально перешел на другую сторону улицы и резко ускорил шаг, а потом побежал. Боялся, что морду ему набьют? А надо было! Но судьба отца и тогда еще висела на волоске, семью он вернуть не сумел – жена уже жила с другим мужем, сын учился в институте. Папе было не до разборок со злодеем, он готовился к новому аресту…
Если честно, я до конца так и не понимаю, как он сумел там выжить. Интеллигент до мозга костей, человек с двумя высшими образованиями, выросший в еврейской семье учителей, мой папа никогда не занимался ни спортом, ни тяжелым физическим трудом. В январе 1938 года по решению Особого совещания при НКВД СССР он был приговорен к 5 годам заключения.
Виновным себя отец не признал. Его не били. Просто не давали спать, вызывая каждую ночь на допросы. Как только он закрывал глаза, следователь со всей силы хлопал по столу линейкой, папа вздрагивал и опять мучительно пытался объяснить, что он за свою жизнь не написал ни одной антисоветской статьи. Чекисты их тоже не нашли, хотя прочесали всю редакционную подшивку за 12 лет и провели обыск в его квартире. Тогда был сделан вывод, что враг народа специально так исхитрялся писать свои опусы, чтобы их не каждый мог распознать… Папа научился спать с открытыми глазами. Он смотрел, не мигая, в лицо следователя, умудряясь при этом проваливаться то ли в короткий сон, то ли в явь…
Заключение он отбывал на Дальнем Севере. Там, на лесоповале, отец и отморозил себе ноги, они потом у него часто болели и ныли к непогоде. Я на всю жизнь запомнила эти отцовские обмороженные ноги с желтыми ногтями…
Еще он рассказывал, как страдал от голода. Посылки ему были запрещены, но другие зэки иногда что-то получали с воли. Однажды папа проснулся ночью в бараке и услышал запах хлеба, видимо, рядом на нарах кто-то ел под одеялом передачу из дома… Заснуть он тогда так и не смог. В лагере у всех поголовно кровоточили и болели десна, там отец лишился половины зубов.
В детстве у меня была любимая фантазия: я часто представляла, как собираю огромную посылку и отправляю ее моему папе на каторгу, чтобы он хоть на минуту был счастлив. В эту воображаемую посылку я мысленно «укладывала» крепкие тугие луковицы – от цинги, завернутые по отдельности в газету, чтобы не испортились в долгой дороге. Сухарики, яблоки, сахар. Туда же «складывала» толстые шерстяные носки, одеколон, его любимые леденцы-монпасье…
Здоровье отца, конечно, сильно пошатнулось. Вконец изможденный, обмороженный, на грани дистрофии он через год попал с лесоповала в лагерный лазарет. Когда здесь его немного подлечили, отец начал помогать доктору в качестве санитара – разносил лекарства, записывал назначения, убирал помещения. Он был здесь одним из немногих образованных людей, лагерный врач сделал его своим помощником, возможно, этим он спас жизнь моему отцу. В 1944 г. его даже направили на краткосрочные фельдшерские курсы в Магадан. Так мой папа, к своим двум высшим образованиям – экономическому и юридическому, добавил еще и начальное медицинское.
На свободу он должен был выйти в 1943 г. – по окончанию срока. Но в связи с войной, сроки всем заключенным были продлены.
В 1946 г. его направили на работу в санитарный отдел старшим санитарно-лечебным инспектором Магаданского управления лагерей. В марте 1948 г. он смог уволиться из санотдела и приехал в Ташкент. Здесь пытался вернуть свою прежнюю жизнь, хотя знал, что в городе ему оставаться все равно не разрешат. И все же отцу даже удалось устроиться на работу экономистом по труду в какую-то Типо-литографию, где он продержался с мая до ноября 1948 г. В ноябре был арестован органами МГБ Узбекской ССР, и по решению Особого совещания, без предъявления новых обвинений, как бывший ранее в заключении, был направлен на поселение в Красноярский край… Дорога в Ташкент отныне для него была закрыта навсегда.
В Красноярском крае отец семь лет работал заведующим медицинским пунктом. Здесь он и познакомился с моей будущей матерью – она была простой молодой женщиной из ссыльных немцев Поволжья. По-русски говорила с большим акцентом, была моложе папы на 18 лет, работала у него санитаркой. В 1953 г. здесь, в поселении для бывших «врагов народа», родилась моя старшая сестра. Из Сибири мои родители сумели выехать только в 1955 г. Таким образом, в общей сложности бывший ответственный секретарь партийной узбекской газеты «Правда Востока» провел в сталинских лагерях почти 18 лет…
С дочкой Аллой
Вместе с многочисленной немецкой родней моей матери отец поехал осваивать Казахстан, хотя немцы, конечно, все мечтали о Поволжье. Но вернуться на Волгу власти им не разрешили.
Поселились мои родители в бараке в шахтерской Караганде, где спустя год я и появилась на свет. Папа вернулся в журналистику, работал сначала в районной газете, а последние десять лет жизни он был специальным корреспондентом главной городской партийной газеты – «Индустриальная Караганда».
Когда я училась в 9 классе, мой папа умер в возрасте 68 лет. С приступом панкреатита его увезли в больницу прямо из редакции на операционный стол. Из больницы живым он уже не вернулся.
В моей жизни отец был самым важным и самым главным человеком. Впрочем, таким он для меня и остался. В наследство мне досталась от него профессия журналиста. Живу и работаю уже почти сорок лет в Латвии, кстати, недалеко от бывшего г. Двинска, где он когда-то родился и жил здесь до 1916 г… Можно сказать, круг замкнулся.
Его сын, мой сводный брат Александр Френкель-Хваловский, (одно время он носил фамилию матери, но когда отца реабилитировали, добавил и его фамилию) стал заслуженным геологом Узбекистана, за свою работу был отмечен Государственной премией СССР. Он мне говорил, что никто его в Ташкенте, даже в самые махровые сталинские времена, не называл сыном врага народа, и гонениям он не подвергался. С братом мы были дружны, хотя он и старше меня на 26 лет, но я со школьных лет писала ему письма, приезжала несколько раз в гости. Был и он у нас в Караганде. Увы, несколько лет назад брат тоже ушел из жизни. Но в Ташкенте живет его сын – Илья. Сейчас он уже на пенсии, а до этого долгие годы работал в милиции. Так получилось, что Илья никогда не видел своего деда, моего отца, знает его только по нашим с братом рассказам. В Израиле живет его сын Игорь Френкель-Хваловский, и у него там же родился свой сын – Даниэль Френкель-Хваловский. Так что, фамилия моего отца никуда не делась, и род его продолжился. Всем клеветникам и злодеям назло!
Алла Березовская
