Юного Александра Пушкина, исторический факт, учил французскому гувернер по фамилии Монфор. Его потомка трагическая судьба занесла в далекий Самарканд…
Жизнь барона Евгения Орестовича Монфора началась в 1874 в Баку в дворянской семье. Его отец возглавлял канцелярию губернатора. Мать Евгения была дочерью полковника императорской армии. Впереди юношу ждала блестящая карьера. После Николаевского военно-инженерное училища в Петербурге был выпущен в чине подпоручика. Служил военным инженером на Кавказе, в Сибири, принимал участие в русско-японской войне, закончил Академию генерального штаба, награжден Георгиевским оружием за храбрость (1915), в звании генерал-майора до января 1918 года командовал дивизией. Вся грудь-в орденах.
В марте 1918 генерал добровольно вступил в Красную армию. Служил штабистом в Сибири, на Кавказе, после Гражданской переведен в Харьков военруком геодезического института, руководил стрелковой секцией Осоавиахима УССР. Был уволен в запас по возрасту с должности доцента военного дела Московского высшего инженерно-строительного училища.
Увы, честная служба царского генерала и бывшего барона не спасла Евгения Монфора. В 1930—1931 годах большевики развернули новые репрессии против офицеров Красной армии, служивших ранее в Русской Императорской армии. Дело это известно в истории под названием «Весна». Всего было арестовано, по некоторым данным, более 3000 человек. По вымышленным обвинениям уничтожалась элита русского офицерства: только в одном Ленинграде в мае 1931 года было расстреляно свыше тысячи человек.
В январе 1931 года бывший генерал-майор Е.О. Монфор был осужден на 5 лет исправительно-трудовых лагерей. Срок отбывал на лесозаготовках в Свирьлаге. С учетом трудовых дней и ударной работы был досрочно освобожден от наказания в ноябре 1934 года. С ноября 1935 по июль 1936 года преподавал военное дело в Донецкой высшей коммунистической сельскохозяйственной школе в Мариуполе.
В августе того же года Монфор, желая, видимо, избавиться от недоброжелательного к себе отношения, добился перевода в филиал Донецкой школы – Сельскохозяйственный техникум имени Мичурина в Самарканде, надеясь, видимо, в азиатской провинции начать новую жизнь. Он обманулся.
Бывший генерал попал под неусыпный надзор НКВД.
В конце 1938 года Монфора принимают на должность старшего препаратора в УзГУ (Узбекский государственный университет), а вскоре Евгения Орестовича переводят на кафедру в качестве преподавателя французского языка. Прекрасно владея главными европейскими языками, бывший генерал-майор стал подумывать о научной работе. Но запланированную диссертацию под названием «Влияние Великой французской революции на язык французского народа» в силу различных неблагоприятных обстоятельств защитить Монфору так и не пришлось.
Летом 1941 года войска вермахта напали на Советский Союз. Университет перебрался в Ташкент, чтобы освободить место эвакуированным вузам. Так Евгений Монфор, не имевший права покидать пределы Самарканда, стал преподавать иностранные языки в Ворошиловградской спецшколе ВВС и в Московском художественном институте.
В конце 1943 года Монфор, чувствуя себя оболганным и незаслуженно обиженным, подал просьбу о снятии судимости К.Е. Ворошилову. Прошли два года пустых ожиданий. И тогда он пишет самому Сталину.
Самарканд, ул. Воровского, 36. В этом доме некогда жил Е.О. Монфор
Нельзя без волнения читать этот крик души отчаявшегося человека. Думаю, что и современному читателю будет небезынтересно ознакомиться с этим посланием, отправленным вождю народов накануне главного праздника СССР — 3 ноября 1946 года. Посему привожу его текст полностью:
«Дорогой вождь и отец!
Я старый боевой офицер, участник трех войн: 1904-1905, 1 Мировой и гражданской. В старой армии дослужился до генерал-майора, командира дивизии, получил раны и контузию в боях с немцами, имел восемь боевых орденов. В Красной армии добровольно с марта 1918 года, носил 2 и 3 ромба, много работал в деле ее создания и укрепления, имел почетную грамоту ВУЦИКа; с 1922 по 1931 год участвовал в общественной работе на руководящих ролях. 22 января 1931 года, не совершив никаких преступлений, был арестован и присужден к 5 годам заключения в исправительно-трудовых лагерях постановлением коллегии ОГПУ, без нормальной судебной процедуры, т.е. без возможности защищаться и добиваться оправдания.
И в исправительно-трудовых лагерях я продолжал трудиться честно и добросовестно; за ударную работу я был внесен в Красную трудовую книгу и досрочно освобожден 14.XI. 1934 года. После освобождения в течении 12 лет продолжал трудиться, также честно и добросовестно; в качестве военрука и преподавателя иностранных языков; качество моей работы засвидетельствовано отличными аттестациями, из коих две приложены к моему прошению о снятии судимости.
В ноябре 1943г. я подал просьбу о снятии судимости, направив ее через тов. Ворошилова. Его секретариат переадресовал ее в комиссию при Президиуме Верховного Совета СССР. Эта комиссия 31.VIII.1944 года…препроводила мою просьбу прокурору УзССР, который, в свою очередь, передал ее в Президиум Верховного Совета УзССР, откуда она снова вернулась в Президиум Верховного Совета СССР. Насколько я могу судить из переписки, причина этого странствования моего прошения та, что я не приложил к нему копии судебного приговора, но что я мог сделать: во-первых, не было суда, а следовательно и судейского приговора, во-вторых, копии судебных приговоров не выдаются лицам, осужденным по ст. 58 УК, каковым являюсь я.
В конце концов, 16 лет я незаслуженно ношу на себе порочащее меня клеймо преступника и терплю все его последствия. Моя личная жизнь разбита, я совершенно одинок. На всю мою долгую трудовую жизнь, на заслуги перед Родиной и Советской властью, на кровь, пролитую за отечество, поставлен крест. Всегда я чувствую себя как бы неполноправным гражданином, что на меня смотрят как на преступника, не доверяют, опасаются. Это может казаться смешным, но это факт. Как бы я не работал, что бы не сделал, никаких поощрений и повышений я не получал. Моя просьба о реабилитации в течение трех лет только кочует из одной канцелярии в другую.
Мне 71 год. Невыносимо тяжело мне носить незаслуженное, принижающее меня клеймо преступника. Умоляю Тебя, великий друг и заступник трудящихся, помоги мне своим высокоавторитетным заступничеством. Я не прошу о признании моих прежних заслуг. Я прошу только об одной милости – снять с меня позорное пятно и реабилитировать, как честного гражданина своей Родины. Могу еще быть полезным, хотя бы как живая хроника жизни Русской армии с 1891 по 1931 год.
3 ноября 1946 года.
Евгений Орестович Монфор.
Адрес: г. Самарканд, ул. Воровского, 34».
Видимо, и это послание, покочевав по инстанциям, в феврале 1947 года попало в Ташкент, в 1-й спецотдел МГБ УзССР. И снова начались проверки и запросы.
Ознакомившись с имевшимися в его распоряжении документами, начальник этого отдела 5 февраля 1947 года обратился к своим самаркандским коллегам из службы МВД с просьбой выдать ему справку о наличии компроматматериалов на Монфора, «который проходит по архивному делу №2170 как антисоветский элемент». Уже через два дня из Самаркандского управления МВД был получен ответ, что по местной справочной картотеке Монфор Е.О. по названной категории «не проходит».
Весной 1947 года ему посоветовали заполнить официальное заявление о снятии судимости, что он и сделал, подав его 25 апреля в Управление министерства государственной безопасности (УМГБ) по Самаркандской области. Началась проверка его прошлого.
В справке Самаркандского областного управления Министерства госбезопасности УзССР от 9 мая 1947 года было сказано: «15 июля 1939 года на Монфора Е.О. было заведено дело-формуляр по окраске «Бывшие люди». В июне 1944 года дело-формуляр в виду отсутствия материалов о практической антисоветской деятельности было переведено в учетно-наблюдательное дело, которое в сентябре 1946 года прекращено, а Монфор как судимый в прошлом за контрреволюционную деятельность и выходец из социально чуждой среды взят на подсобный учет с приобщением материалов к сборнику компроматматериалов.
За время разработки на Монфора поступили агентурные данные о его социальном прошлом и службе в царской армии на высших командных должностях.
Кроме того в период 1941-1942 годов отмечались отдельные антисоветские проявления в части плохих условий жизни и трудностей материальной жизни, а также упадническое настроение и неверие в победу над Германией.
С 1944 года каких-либо антисоветских проявлений со стороны Монфора агентурой не отмечалось, в связи с этим в сентябре 1946 года дело переведено на подсобный учет».
На основании этой справки 12 мая 1947 года начальник отделения «А» Самаркандского областного управления Министерства госбезопасности УзССР капитан Евтушенко написал заключение, в последних пунктах которого говорилось о том, что за время проживания Монфора Е.О. (с 1936 года по май 1947) в Самарканде он не подвергался судебным репрессиям и на службе характеризуется с положительной стороны. Компрометирующих материалов на него тоже не имеется. И потому, заключал капитан, «учитывая его преклонный возраст – 72 года – полагал бы:
Возбудить ходатайство перед особым совещанием МГБ СССР о снятии судимости с Монфор Е.О.
Настоящее заключение со всеми материалами направить в МГБ УзССР для утверждения и направления в особое совещание МГБ СССР».
Начальник Самаркандского УМГБ подполковник Маврин в тот же день утвердил данное заключение, которое было отправлено затем в Ташкент.
В республиканском управлении заключение самаркандского управления тоже рассматривалось в отделе «А». Сотрудник, которому было поручено изучить присланные документы и дать свое заключение, направил запрос в 1-й Спецотдел МВД СССР в Москву, где хранились сведения о Евгении Орестовиче по делу «Весна». Ответ из Москвы пришел отрицательный и, не смея противоречить столичным властям, Отдел «А» МГБ УзССР подготовил справку с отрицательным уклоном.
В итоговой части ее было написано, что… «учитывая тяжесть совершенного Монфор состава преступления и руководствуясь указом НКВД СССР №0117 от 11/V.1939 года – Полагал бы: в снятии судимости Монфор Евгению Орестовичу о т к а з а т ь.
Опер. уполномоченный отдела «А» МГБ УзССР лейтенант Юлчиев».
Начальник ташкентского отдела «А» майор Ахлестин согласился с мнением своего подчиненного. А 10 октября 1947 года это решение было утверждено уже заместителем министра госбезопасности Узбекистана полковником Габитовым.
Затем все документы по прошению Е.О. Монфора были отправлены из Ташкента в Москву и 14 февраля 1948 года Особое Совещание при МГБ СССР отказало ему в снятии судимости.
Лишь спустя четыре десятилетия после этого честное имя Евгения Орестовича было восстановлено: 30 июня 1989 года Военная прокуратура Киевского военного округа приняла решение о его реабилитации…
Между тем, о бароне помнят, правда, в Британии. Туда перебрался из Москвы уже в наши дни его родственник. Он и позвонил мне в Самарканд, чтобы прояснить узбекский отрезок жизни царского генерала. О последних днях Монфора ничего пока точно неизвестно.
Рубен Назарьян
