В августе отмечают день рождения Игоря Савицкого (4 августа 1915-27 июля 1984). Хотя в Нукусе его звали «Совецкий».
Местные не знали, как его величать. Ничего «советского» в Игоре Витальевиче Савицком и близко не было. Тут даже можно не читать его «личное дело», которое, конечно же, было заведено в музейном отделе кадров. Думаю, что многие подробности там по понятным причинам отсутствовали. Например, информация про его родного дядю, возглавлявшего отдел протокола в Наркомате иностранных дел, дважды сидевшего и расстрелянного в 1937 году. Или про другого дядю, который много позднее обнаружился в США в качестве профессора в Принстоне.
В биографии Игоря Витальевича много прочерков и тумана. Никогда не был женат. Никогда не был призван, не служил, не воевал (в бумагах значится «по здоровью»).
Из эвакуации не захотел возвращаться в Москву. Еще одна тайна!
Остался в Каракалпакии. Край земли. Ни музеев, ни театров. На самом деле только сейчас понимаешь, что это было осознанное бегство. Попытка спрятаться, исчезнуть, раствориться в степях и пустыне. Закопать себя в этих многолетних археологических экспедициях.
Официальная версия — проведение раскопок на территории Хорезмского царства в Каракалпакской АССР. Неофициальная — стать недоступным и неразличимым в пыльном и древнем царстве-государстве.
Человек с портфелем. Человек в одном и то же плаще на все времена года. Полжизни, проведенные на гостевой раскладушке. Даже когда уже стал директором музея, спал на ней. Говорил, что привык.
Один выходной костюм, который висел на стене как артефакт его несостоявшейся судьбы большого ученого, коллекционера, художника. Кажется, в нем его и похоронили.
И при этом какая-то нескончаемая героическая война, которую вел Савицкий на протяжении почти сорока лет. Война сразу на несколько фронтов: один — художественное и культурное наследие народа, живущего среди пустынь, в низовьях Амударьи. Другой фронт — русский авангард, истребляемый с примерным тщанием советской властью. Третий — это творчество современных художников-нонконформистов, героев «бульдозерной» выставки, последних стоиков с Малой Грузинской.
За 30 лет он собрал, а точнее спас более 44 тысячи произведений живописи и графики русского авангарда и неофициального искусства!
Как его на всех хватало? Откуда брались у него силы и… деньги. Скажу сразу, что денег было совсем мало. Министерство культуры выделяло средства скудно, в соответствии с ранжиром провинциального маленького музея.
Часто приходилось доплачивать свои деньги. Но их тоже не хватало. В ход шли уговоры, обещания, расписки…
Их потом обнаружила его преемница Мариника Бабанзарова в директорском столе. Целая гора бумажек с его аккуратной подписью отличника. На полтора миллиона рублей! По курсу 1984 гола это была солидная сумму, за которую могли легко посадить в тюрьму.
Савицкого спасла смерть, а его преемницу тот факт, что картины-то были все в музее — и невероятный Кандинский, и фантастический Лентулов, и яростная Экстер, и Родченко, и Попова, и любимый учитель Савицкого Фальк.
Как он их всех собрал? Через какие закупочные комиссии проводил их работы? Как сумел обвести вокруг пальца чувствительных к любой опасной крамоле восточных начальников?
Считается, что такого собрания русского авангарда, как в Нукусе, больше нигде нет. Любой другой директор советского художественного музея пошел бы за такое самоуправство под суд или был уволен с волчьим билетом. Но Савицкому повезло.
Сработала и репутация бессеребренника, и спасительная удаленность от центра, и благорасположенность местных властей, распознавших в этом странном «Совецком» существо высшей духовной организации и избранной породы.
У себя в музее он был и директором, и завхозом, и истопником, и грузчиком. В сущности за славой «Лувра в пустыне» стоит подвиг одного человека, которому всего лишь не очень мешали.
Шедевры из коллекции Игоря Савицкого, а также из собрания Ташкентского художественного музея недавно добрались до выставочных залов знаменитого университета Ка Фоскари в Венеции. Вчера мы там были. Сине-зеленое пространство, где на стенах мерцают полотна русского авангарда вперемешку с живописью узбекских художников. Восхитило бело-розовое марево нежнейшей «Бухарской розы» Елены Каравай и перламутровые переливы «Каравана» Александра Волкова. Открыли для себя художника Виктора Уфимцева и его девушку с бутылкой кумыса на перроне, будто увиденную из окна остановившегося поезда. Полотно намеренно наискось срезано, чувствуется движение, у девушки нет лица, но прохладная белая бутыль в ее руках — центр притяжения всех взглядов и желаний.
Обрадовался, как родной, Алисе Ивановны Порет. Ее две картины — «Семейный портрет» и «Темноволосая девушка» — тоже хранятся в коллекции Нукусского музея. Ленинградская школа, хармсовский сарказм, элегантная театральность дамы, прикрывающей лицо черной бархатной маской… Алиса Порет в Нукусе! Звучит, как «Бальзак женился в Бердичеве». И тем не менее свое единственное официальное прибежище она нашла здесь. И эти сезанистые зеленые груши Фалька — как привет от той,другой, московской столичной жизни, которую Савицкий добровольно когда-то оставил. В Москву он вернется, когда всерьез заболеет, чтобы там умереть.
Почему-то пронзила мысль, что он никогда не был в Венеции. Может быть, только в мечтах или своих снах. Легко могу представить Игоря Витальевича в берете, с мольбертом, где-нибудь на площади Сан Марко, или в залах Академии, или на мраморном мостике перед Ка Фоскари, куда сейчас привезли картины из музея его имени.
Иностранцы повсюду. Игорь Савицкий тоже был иностранцем. По собственной воле он выбрал себе судьбу изгнанника, но и в своем изгнании сумел найти себя и дело всей своей жизни.
И кто знает, может быть эта его «иностранность», чужеродность и абсолютная «несоветскость» сделали возможным и создание музея в Нукусе, и выставку в Ка Фоскари.
