Сегодня все поняли, что советская школа была лучшей в мире. Но держалась она на великих учителях.
Хочу начать это повествование с директора нашей ташкентской школы №50 Ерванда Григорьевича Саруханова.
Это был удивительный человек во всем, начиная с внешнего облика. Высокий, крепкого телосложения, с гривой волос на красивой голове, всегда с «поплавком» (нагрудным знаком в виде ромба с гербом СССР, свидетельствующем об окончании университета) на отвороте пиджака, с абсолютно невозмутимым лицом, что бы ни происходило вокруг него. Но самое главное, конечно, заключалось в том, что он великолепно разбирался в людях.
Поворотным событием в жизни директора школы стало получение им телеграммы Верховного Главнокомандующего Вооруженными Силами СССР И.В.Сталина. Текст этой телеграммы был таков: «Ташкент зпт директору школы нр 50 Саруханову тчк Сердечно благодарю за активный сбор средств в фонд постройки танковой колонны тчк Сталин».
Я лично видел увеличенную фотокопию данной телеграммы, висевшую на стене в фойе нашей школы, когда впервые пришел в нее на учебу первого сентября 1945 года.
В Ташкенте тогда размещался не Штаб ТуркВО (Туркестанского военного округа), как это имело место в дальнейшем, а Штаб САВО (Среднеазиатского военного округа). Этот штаб первым молниеносно среагировал на получение школой такой телеграммы, и выделил денежные средства на пошив всем учащимся данной школы (она была уже в то время чисто мужской) формы полувоенного покроя (с пилотками) цвета хаки.
Факт получения Ервандом Григорьевичем сталинской телеграммы в значительной степени облегчил ему решение многих насущных задач, стоящих перед школой. Одной из самых животрепещущих была проблема обеспечения учителей крышей над их головами, так как большинство из них арендовало углы и комнаты в частных домах. И эта проблема была чрезвычайно успешно решена.
В годы войны любое, даже самое незначительное, строительство было сопряжено с немыслимыми трудностями, так как, в связи с повальным дефицитом, все стройматериалы были залимитированы и фондированы, поэтому требовалось получать разрешения, что называется, на каждый кирпич, каждый лист фанеры, каждый рулон рубероида или толя. Но все это было, в конечном счете, Сарухановым добыто и во дворе школы возникли многочисленные хибары для ее учителей.
Школа стала образцово-показательной, причем де-факто, а не де-юре, так как официального документа на этот счет, насколько мне известно, составлено не было, однако, обстановка со школьным образованием требовала, чтобы появилась такая школа, которая могла бы стать примером для подражания для всех остальных школ в УзССР.
Нашему первому «А» классу весьма сильно повезло: его руководителем и единственным преподавателем была назначена Вера Федоровна Пивоварова — Заслуженный учитель Узбекской ССР. У нее были совершенно «стальной» характер, потрясающее самообладание и полное отсутствие страха.
Я помню, как однажды днем, вскоре после чудовищного по силе и последствиям ашхабадского землетрясения, произошедшего в ночь на 6 октября 1948 года, находясь на уроках в школе, мы ощутили очень сильные горизонтальные сейсмические толчки. Все ученики сильно испугались, выскочили из-за парт и попытались выбежать из класса. Но Вера Федоровна не позволила нам сделать это.
Она вывела нас в коридор (мы учились на первом этаже школьного четырехэтажного здания), построила нас колонной по два человека, и заставила нашу колонну спокойно стоять в то время, как с верхних этажей по лестнице валила лавина обезумевших от страха старшеклассников.
Она позволила нам выйти из здания на улицу только после того, как абсолютно все летевшие стремглав по лестнице школьники выбежали наружу.
Вера Федоровна осуществляла невероятно строгий, неусыпный, тотальный, контроль за нашей жизнедеятельностью во время нахождения в стенах школы. Иногда нам даже казалось, что у нее не два глаза, как у всех нормальных людей, а гораздо больше, так как она умудрялась видеть даже то, как каждый из нас вел себя во время школьных перемен. Однажды я пробежал во время перемены по всему периметру нашего большого школьного двора (у меня била через край моя детская неуемная энергия, и мне необходимо было каким-то образом ее израсходовать). Она увидела и этот эпизод, в результате чего я получил от нее страшный нагоняй за то, что совершил такую пробежку без ее персонального разрешения.
Она бесконечно проверяла и перепроверяла наши школьные тетради дома и в стенах школы, успевая вкладывать в наши головы необходимые знания, причем делала это столь удачно, что почти все ученики нашего класса, в течение четырех лет учебы в начальной школе, ежегодно получали похвальные грамоты «за успехи в учебе и примерное поведение». Именно благодаря ее усилиям на уроках чистописания, у меня и сейчас вполне приличный почерк.
Больное сердце Веры Федоровны, к великому сожалению, не выдержало такой чудовищной нагрузки. Выпустив нас из начальной школы во «взрослую» жизнь пятиклассников, она неожиданно скоропостижно скончалась. Хоронили ее на Боткинском кладбище летом 1949 года.
В четвертом классе нам ввели преподавание узбекского языка.
И тут я обязательно должен сказать добрые слова о преподавательнице этого предмета Галине Умаровне Мукимовой. Она обладала совершенно бесценным учительским даром: умением стопроцентно вкладывать свои великолепные знания в головы подопечных учеников. К сожалению, вовсе не все педагоги обладают такого рода талантом.
Она преподавала нам свой предмет, к глубокому моему сожалению, только в течение одного года, но именно за этот один-единственный год я получил такие знания, которые потом давали мне возможность общаться на базарах с продавцами-дехканами, не знавшими русского языка.
Я до сих пор помню стихотворение, которое мы выучили наизусть в этом четвертом классе, помню рассказы из учебника, которые мы тогда же переводили на русский зык.
В пятом и последующих классах у нас уже был другой преподаватель узбекского языка — великолепный его знаток и очень хороший человек. Но дара транслировать свои знания в наши головы у него, увы, не было.
Вообще говоря, в пятом классе мы буквально сорвались с цепи, устроив себе настоящую «казачью вольницу». После четырех лет жесткого прессинга со стороны Веры Федоровны Пивоваровой, мы, как пресловутый джинн из сказки о старике Хоттабыче, вырвались из запечатанной бутылки.
Держать нас в рамках приличия удавалось лишь замечательной учительнице русского языка и литературы Валентине Алексеевне Смирновой, тоже своего рода «железной леди».
Однажды на ее уроке произошел чрезвычайно неприятный для меня инцидент. Моя мама, пожелавшая доставить своему любимому чаду удовольствие, купила мне на базаре так называемые «пробки» — пачку глиняных патронов с пороховым зарядом для имевшегося у меня «пугача» — детского револьвера, изготовленного из какого-то свинцового сплава наподобие баббита. Я положил эту пачку в карман своей курточки и, забыв про эти патроны, пришел в школу на занятия.
Во время урока по русскому языку и литературе данные патроны вдруг все вместе, по совершенно непонятной причине, сдетонировали с ужасным грохотом. Валентина Алексеевна пришла от этого в страшное негодование и закричала: «Пономарев, дезорганизатор, ты специально сорвал проведение моего урока, вон из класса!».
Я слонялся, сильно расстроенный случившемся, по коридору нашего этажа, и вдруг увидел перед собой грозного директора Ерванда Григорьевича Саруханова, который в этот момент, как знаменитый Мороз-воевода из одноименного стихотворения Николая Алексеевича Некрасова, обходил дозором владенья свои. У Ерванда Григорьевича была феноменальная память, он знал имена и фамилии чуть ли не всех учеников нашей школы. «Боря, что случилось? Кто тебя выгнал из класса и за что?».
Я сбивчиво рассказал ему о происшествии, показал насквозь прогоревший карман своей курточки. Ерванд Григорьевич сразу понял, что я вовсе не собирался срывать урок, что имела место чистая случайность, поэтому, взяв меня за руку, повел назад в класс.
Обратившись к Валентине Алексеевне, он сказал, что я осознал свою вину, что такое со мной никогда больше не повторится, и что он просит ее позволить мне продолжить мое участие в проведении урока.
Уважение к Ерванду Григорьевичу у всего коллектива школы было настолько велико, что никто, никогда и ни в чем не позволял себе перечить ему, поэтому Валентина Алексеевна моментально сменила гнев на милость, и позволила мне вернуться на свое место. Мало того, она напрочь забыла о случившемся, и относилась ко мне в дальнейшем очень хорошо.
Ерванд Григорьевич явно тщательно проанализировал все события прошедшего года, связанные с нашим классом, и принял решение поменять часть педагогов, обучавших нас в пятом классе, на более опытных и более строгих.
Во-первых, нашим преподавателем математики стал Александр Семенович Малинский. Ходили слухи, что он в годы Гражданской войны был поручиком белой армии адмирала А.В.Колчака, и каким-то чудом сумел остаться целым и невредимым даже в 1937 году. И слава Богу, что он остался целым и невредимым!
Такого великого математика я не встречал больше никогда в течение всей своей жизни. Он не только сумел заставить крутиться все шарики и шестеренки в наших головах, но и привил всем нам громадную любовь к математике, доказав, что она является невероятно интересным предметом. После этого пятерки и четверки по математике сыпались в наши дневники, как из рога изобилия, причем совершенно справедливо — за наши знания, полученные его стараниями. Наш класс обожал его невероятно сильно, так как было за что его обожать.
Преподавателем английского языка была назначена Мария Ильинична Ксенофонтова. Она тоже стала объектом нашего обожания, поскольку внушила нам любовь к этому предмету, а мне — любовь ко всей лингвистике в целом, так как изучение иностранных языков стало моим мощным хобби на всю мою жизнь. Она заставила нас, в дополнение к рутинной методике изучения иностранного языка, постоянно читать художественную литературу на английском языке, после чего сдавать ей еженедельно тысячи (знаков), наподобие того, как это делается в ВУЗ’ах в процессе изучения иностранных языков. За сдачу этих тысяч (знаков) мы каждый раз получали соответствующие оценки, поэтому в моем дневнике пятерки за сдачу тысяч не переводились.
Но самым главным изменением в жизни нашего класса стало назначение в наш класс нового классного руководителя.
Все началось с того, что в начале 1950 года состоялась первая встреча двух очень умных людей — Ерванда Григорьевича Саруханова и Владимира Владимировича Барабаша в качестве преподавателя истории.
Саруханов предоставил его семье освободившуюся хибарку во дворе нашей школы, а через несколько лет Владимир Владимирович стал директором далеко не последней в городе школы №21, находившейся вблизи ташкентской Красной площади, после чего работал вторым секретарем горкома КПУз, а затем — замзавотделом культуры ЦК КПУз.
К этому времени Владимир Владимирович стал еще и широко известным писателем: он писал повести и рассказы для детей, а также сценарии для художественных и документальных фильмов.
Барабаш явно обладал харизмой, ярко выраженной способностью расположить к себе собеседника или целую группу лиц при первой же встрече, поэтому не было ничего удивительного в том, что Владимир Владимирович сумел сразу найти с нами общий язык, увлечь и повести нас за собой. Но, в дополнение к таким прекрасным человеческим качествам, он, как фронтовик, обладал еще и способностью жестко наводить порядок и дисциплину.
Наша «казачья вольница» кончилась при нем окончательно, раз и навсегда. Наш класс как мощный экспресс понесся вперед, как говорится, к вершинам знаний.
Владимир Владимирович посвящал нам все свое время, в том числе и свободное. В хорошую погоду он частенько по воскресеньям отправлялся вместе с нами в пешие «походы по родному краю», выискивая перед этим в окрестностях Ташкента чрезвычайно интересные места. В общем, наша жизнь била ключом как в стенах школы, так и за ее пределами. И результаты всего этого оказались весьма впечатляющими: новые учителя были нами очень довольны, учебный год наш класс закончил блестяще.
В седьмом классе нашим новым классным руководителем был назначен Лев Меерович Рудницкий, одновременно ставший нашим великолепным преподавателем физики и астрономии — справедливейший и порядочнейший человек.
Но самым удивительным для нас было то, что преподавателем математики вновь стал Петр Александрович Островский, с которым мы не нашли общего языка в пятом классе. Ни мы, ни он не были в восторге от этого назначения. Однако действительность превзошла все наши ожидания.
За один год сборище абсолютных математических тупиц превратилось в класс, полный юных Лагранжей, Эйлеров и Гауссов.
В числе учителей, которые стали заниматься с нами в то время, были еще два человека, которых мы полюбили все душой, и которые платили нам той же самой монетой. Это были преподаватель географии Николай Николаевич Федяй и преподаватель русского языка и литературы Александра Васильевна Попова-Давыдова.
Великолепный ансамбль высокопрофессиональных педагогов мастерски наполнял наши головы всеми необходимыми знаниями, служившими верой и правдой всю нашу жизнь, последовавшую за выпуском из стен школы №50 в 1955 году. Все эти превосходные учителя сумели подобрать к каждому из нас индивидуальные ключи.
Об этом говорит хотя бы тот факт, что в нашем классе двенадцать человек окончили школу с медалями, и весь класс поступил в ВУЗ’ы.
Когда-то выдающийся русский историк Василий Осипович Ключевский сказал: «Чтобы быть хорошим преподавателем, нужно любить то, что преподаешь, и любить тех, кому преподаешь». Подавляющее большинство учителей 50-й школы любило тогда свои предметы и нас, своих учеников, всем сердцем.
Борис ПОНОМАРЕВ
