Если пройтись любой самарской улицей в старом городе – там, где деревянные дома, глубокие дворы, сараи общего пользования, злые собаки, кривые заборы, а в палисадниках – мальвы и золотые шары, то на одного русского местного жителя встретишь двух-трех, например, взрослых узбеков и трех-четырех маленьких узбечат.
Здесь женщины в национальных пестрых платьях и шароварах терпеливо таскают из колонки воду, потому что затеяна стирка, а стирка затеивается ежедневно. Пластмассовая стиральная «фея» бултыхает детское белье туда-сюда, а полоскать надо вручную, и отжимать.
Чужая речь порциями выплескивается вместе с мыльной водой из узковатых подворотен, вода собирается лужицами, на туго натянутых веревках разноцветными облаками взлетают наволочки и простыни. Мужчины в день отдыха могут суетиться у казана, где в кипящем масле лук, баранина, морковь и рис объединяются в плов. В священный месяц рамадан готовят и едят после захода солнца. Это соблюдающие, конечно, но соблюдают не все.
Айзиля говорит, что ислам разрешает странникам некоторые вольности, это ей рассказал муж. Когда еще жил с ней, в прошлом году. Сейчас он тоже не соблюдает поста, хотя странником его давно не назовешь. Если он куда и странствует, то на муниципальном автобусе с транспортной картой. Научили его пользоваться транспортной картой, новая жена научила. Муж оставил Айзилю ради квартирной хозяйки, и, в сущности, жизнь Айзили мало чем изменилась, разве что теперь в полуподвальных полутора комнатах живет она, дети (два мальчика, две девочки, диапазон от 2 до 9 лет), свекровь и свекровина сестра, а муж переселился выше.
Топает со своей новой женой над Айзилевой головой, с девяти вечера и туда дальше. Что они делают? Танцуют джигу?
Айзиля смотрит из своего полуподвального окна наружу. Ей видны ноги проходящих мимо – открытые сандалии по летнему времени, цветастые подолы юбок, дырки на хипстерских джинсах. Педикюр, отсутствие педикюра. Айзиля шевелит пальцами правой ноги в резиновом тапке. Напротив сидит ее сестра и тоже шевелит. Сестру зовут Айсель. Она спускает с плеча простую майку и подает грудь маленькой смуглой девочке. Девочку назвали по-европейски – Анна, за что Айсель прокляла бабушка, так передали с родины.
Прокляла, да.
А ведь как хорошо все начиналось в Самаре! – вспоминает Айзиля. Она приехала сюда десять лет назад, выходить замуж по сговору, девушка из хорошей самаркандской семьи, вот и состоялся сговор. Жених ее ждал, и тоже был не промах – старший сын владельца прибыльного бизнеса в России. Отец жениха, мать жениха, сам жених и еще несколько его братьев и сестер раскатывали тесто, рубили баранину и стряпали самсу, которой вполне успешно торговали на продуктовых рынках. Помимо самсы покупателям предлагались специи, розовый рис «дев-зира» и расписная узбекская посуда – косы и пиалы.
Айзиля сразу заняла причитающееся ей место в семейной иерархии: жена старшего сына, это почетно, тем более, что за три года она родила двух сыновей, что тоже почетно. Она не работала в самсовой лавке, растила детей. Мало того, к ней в качестве полуподруги, полурабыни была прикреплена младшая сестра мужа (янга), чтобы справлялась с разными поручениями. Айзиля вела себя с янга очень прилично, не то что некоторые. Никогда не гоняла ее за гигиеническими прокладками, не заставляла делать массаж ступней – для легкости ног, и ушей – чтобы крепче спалось. А другие жены старших сыновей (келин) могли вообще кинуть в лицо янга простынь в пятнах крови, и велеть: постирай.
И жили они, понятное дело, не здесь, – Айзиля пренебрежительно поводит рукой в сторону окна, где за окном все шлепают и шлепают босые самарские пятки. Жили в собственном доме, два этажа, новый район, и во дворе была летняя кухня сложена, и длинный стол сбит под навесом, и абрикосовое дерево прижилось.
А какая свадьба была у Айзили! И вокруг костра ее водили, и вышитую скатерть над головой держали, и руки разрисовывали хной, и осыпали сладостями, монетами и рисом. Отец мужа держался традиций и чтил шариат. Он был настоящий патриарх, единолично распоряжался жизнью и свободой других членов семьи, не спрашивая ничьего мнения. И сын-то его, признает Айзиля, вовсе не хотел жениться, а хотел учиться и стать врачом; даже закончил здесь, в Самаре, медицинское училище. Но тут ему сразу сказали: хватит баловаться, и приставили к самсе. Как старший сын он мог рассчитывать не только на торговлю в киоске, но и на серьезный карьерный взлет – возить из Узбекистана посуду и другой товар.
Все закончилось, вся размеренная жизнь большой семьи в один день, когда свекр Айзили мгновенно скончался в собственном автомобиле, вдруг вылетевшем на обочину федеральной трассы М5 и там, на обочине, еще трижды перевернувшемся. А чего он умер, Айзиля до сих пор не понимает, потому что у свекра просто остановилось сердце, в остальном он был совершенно цел. Ни капли крови, говорит Айзиля, сведя тонкие брови на тонкой переносице.
Свекр умер, и вдруг открылось, что их дом – вовсе не их дом, свекр дом продал, и уже давно. Пришел настоящий хозяин с документами и всем таким, и нужно было куда-то деваться. И будто бы этого для осиротевшей и оставшейся без крова семьи недостаточно, еще и выяснилось неприятное насчет бизнеса – дела шли, оказывается, последнее время плохо, и существует, оказывается, большой кредит, который следует выплачивать банку до 23 числа каждого месяца.
Тогда они и переехали сюда, говорит Айзиля, со свекровью, двумя янга и незамужней сестрой свекрови. Братья мужа Айзили как-то сразу расслабились, прельстились иллюзией новой жизни в отсутствие отца-деспота, и вскоре состоялись еще одни похороны. Айзиля снова хмурится. Водка губит не только русских, говорит. Обнищание произошло быстро, слишком быстро: минус два автомобиля, двухэтажный дом, летняя кухня и стол под навесом, плюс долги.
Все шло наперекосяк. Ее муж устроился мельтишить на подхвате у торговца чаем и вскоре переехал к домовладелице; танцует с ней вечерами новые танцы. Ее свекровь хворала и сильно стонала по ночам. Ее дети капризничали и отказывались принимать пищу эконом-класса. Ее сестра, Айсель, когда приехала, не могла поверить, что попала в тот самый дом, где каждый день жарили мясо и простыни выписывали из Египта, потому что там самые лучшие простыни.
Она все время брала Айзилю за руку и спрашивала: это ты? это ты? По-узбекски спрашивала. Конечно, сбитую с толку нерусскоговорящую девушку легко соблазнить, что молниеносно и проделал неизвестно какой мужчина из местных. Про него только и известно, что марка велосипеда (Giant Glory), дорогой хороший велосипед, и размер обуви – маленький, 38 -ой, он гордился.
Анна – его дочка. Куда теперь Айсель? Сидит дома, втыкает в окно. Айзиля жалеет сестру. Сестра теперь – позор семьи. У нее, Айзили, хотя бы был муж. И почти десять лет Айзиля прожила очень хорошо. Она вспоминает, когда особенно грустно, ту самую летнюю кухню, где на полках стояла медная с росписью утварь, пыжился боками казан, постоянно кто-то заваривал зеленый чай, и так ловко Айзиля шинковала лук, чистила тыкву – для мантов с тыквой и красным перцем, любимого своего блюда. И она так хорошо приготавливала домламу! Ни у кого в семье не получалось такой сочной, вместе с тем насыщенной: слоями крупно нарубленное мясо, овощи, чеснок и много лука, всегда много лука.
Айзиля смотрит в окно. Правая нога в резиновом тапке, левая – в гипсе. Неудачно упала с лестницы в посторонней богатой квартире, где нанялась на разовую работу по генеральной уборке. Говорят, не так срослись кости, говорят, надо делать операцию, говорят, операция стоит денег, которых нет. Айзиля не позволила снимать гипс, упрыгала на одной ноге. Ей кажется, что пока так, все еще может исправиться: кости поелозят друг по другу острыми изломанными концами и встанут так, как надо. И стол появится во дворе, и летняя кухня упрется навесом в стену дома, и абрикосовые деревья разом лопнут почками и сплошь покроются розовыми нежными цветками. И муж, чертов этот любимый муж, спустится от своей русской чушки к Айзиле, в полуподвал.
Наталья Фомина, Самара
