В эти дни 75 лет назад гремела великая Курская битва. Пулеметчик Петр Вшивков оставил суровые записки о той войне.
«А до смерти одна доска»
«…Вечером нас, молодых комсомольцев, вызвал командир батальона и сказал: «Товарищи комсомольцы во главе с политруком, вы шесть разведчиков пойдёте в разведку за языком».
И мы пошли в траншею, а как стемнело, мы поползли через нейтральную полосу на его сторону. Почти преодолевая нейтральную полосу, стоит дом. Мы в нём укрылись. Вот тут-то и получилась страшная картина. Мы услышали разговоры и автоматную стрельбу по дому. Я пробежал в горницу, спустился в подпол. И за собой хорошо и удачно закрыл западню. Потом взрыв, затем другой. Затрещала и задрожала изба, зашумело и зазвенело в ушах. Только работали мысли да часто билось сердце. Дрожа, тряслись руки после взрывов. Я услышал немецкие разговоры, это фашисты заходят в дом, а в первой половине обрушился потолок.
Поперёк под потолочной балкой лежал насмерть задавленный наш политрук разведгруппы. Потом слышу крик двух наших товарищей, затем допрос их и молчание после двух выстрелов из нагана. Потом слышу, заходят немцы в горницу, залепетали по-своему. Походили по полу в горнице, и я слышу, стоит на полу один фашист над моей головой. Только плаха отделяет мою голову от фашистского сапога. Вот, думаю, поётся в песне «до смерти четыре шага», а здесь смерть отделяет доска. Потом побормотали ещё что-то недолго и ушли. Время было примерно час-второй ночи. Я полежал минут двадцать, подумал, и страшно, а вылезать надо, что будет, то будет.
Вылез из подпола, послушал, никого не слыхать. Я сказал себе тихо, вполголоса: никого нет, неужели один я остался? «Как один?!» — вполголоса сказал кто-то по-русски. И меня вдруг тут как жаром обварило, сердце билось и хотело словно выскочить из груди, руки дрожали, и как я от тряски дрожащими руками пальцев не нажал спуск автомата, удивляюсь.
«Выручай быстрее», — прошептал товарищ. И мне было так страшно, тело обдавало то жаром, то морозом, а по спине словно мураши ползли. Это был, по моему счёту, пятый товарищ. Он чудом спасся за дверями в углу избы. У дверей лежал убитый шестой товарищ. Значит, ясно, что из шести разведчиков нас осталось двое всего. Мы вернулись к своим, рассказали, как было дело. Потом пошли к комбату. Доложили командиру батальона всё по порядку, как получилось всё неудачно.
«Да, страшно было вам, товарищи, — сказал майор. — Нам нужен язык. Но ладно, товарищи бойцы, — сказал комбат, — отдохните до вечера».
(Ещё дважды пришлось идти в разведку сержанту. Перед последним поиском комбат пообещал лично расстрелять разведгруппу, если она вернётся с пустыми руками. Фронтовое счастье улыбнулось Вшивкову. Вместо расстрела сержант получил орден Славы третьей степени. За эти три дня взвод потерял 12 разведчиков.)
Страшный колодец
«На краю Красносельска мы подошли к колодцу, чтобы напиться воды. Когда сорвали крышку, то вместо воды увидели страшное. Полный колодец был накидан нашими советскими детьми в возрасте примерно от трёх до семи лет… А в колодце были такие малые дети, мальчики и девочки, они не расстреляны были, а живыми накиданы, задавлены друг другом, и верхние были замкнуты крышкой и заморены смертью… От такого ужаса щемило сердце, поднималась пилотка на голове каждого бойца… Защемило сердца бойцов и офицеров от такого ужаса… Мы поклялись мстить врагам за них…»
Право нагана
«Разоблачили у нас дезертира: сделал «самострел» в руку через хлеб, чтобы не Родину защищать от врага, а отлежаться в госпитале. А когда подвели к краю ямы, он был бледен, плакал и просил прощения. Но майор сказал: «Сырая земля простит. По изменнику родины огонь», — и выстрелил в него из нагана, тот упал, его закопали. А мы сидели, курили в ожидании санитарной машины».
Судьба пехоты
«Мы с товарищами шли с передовой, а навстречу нам, правее, по другой тропе, старший сержант шёл, и вдруг как растаял, только был взрыв, видимо, прямым попаданием в грудь ударил шальной фашистский снаряд. И от сержанта мы не нашли ничего, никаких признаков. Только подошли к тому месту, сняли шапки, помолчав пару минут, потом вздохнули. А капитан сказал: «Да, вот так и бывают без вести погибшие».
«Потом опять бой. Опять пехота впереди. Пехота первая встречает всё. И пули, и снаряды, и мины, и бомбы, ибо суть в пехоте». «Для пехоты одно важно — преодолеть себя, встать и пойти вперёд. Когда подадут красную ракету, не герои и не трусы, но в наших сердцах, у каждого, наверно, взволнованно бились сердца».
«Я по первости не верил товарищам в то, что можно идти на ногах и спать на ходу. Убедился. Мне пришлось испытать самому. Ткнёшься лбом товарищу, идущему впереди тебя, проснёшься, и снова засыпаешь…»
Каша будет после боя
«Мы побежали в атаку. А в общей цепи бежит один боец; в руке у него правой винтовка, а в левой руке полный котелок каши.
«Брось кашу-то хотя», — сказал старший лейтенант. Это был не русский боец, узбек и отвечал плохо по-русски.
«Нэт, таварышь старшай летэнан, моя кушать будем».
«Там кушать некогда будет, бой идёт, слышишь?»
«Моя после боя будет кушат», — и побежал вперёд.
«Вот настойчивый дьявол», — сказал другой офицер, капитан».
Мёртвый поцелуй
«После боя лейтенант спросил меня: «А что, сержант, заорал ты так, что с тобой случилось?» И я начал рассказывать.
По ту сторону просеки лежал на спине убитый немец с раскинутыми в стороны руками и ногами и открытыми глазами. Глаза его были голубые или от морозу побелели. Я бежал быстро, запнулся ногами об его ноги, упал животом об его живот и от сильного удара коснулся своими губами его губ, словно поцеловал мёртвого фрица. Он был убит давно, и от него уже пахло. И, видимо, от такой страшной брезгливости почему-то я заорал. А товарищи мои по разведке все смеялись и даже плевались».
Привет от сталинских «соколов»
«На горе мы оказались быстро. Потом слышим и даже видим — летят наши два самолёта Ил 2. И они нас посчитали за немцев и пошли колотить, один заход, затем другой, третий. Появилось много раненых и даже убитые. Красную ракету подать нельзя, немцы разоблачат сразу же. Зелёную ракету дать — самолёты додолбят. Но в полку догадались, развернули знамя полка, самолёты только тогда поняли. Улетели. Но в наступление было идти невозможно, потому что самолёты вывели столько бойцов из строя».
Май 45-го года
«И когда дошли до моря, то у нас в роте осталось мало людей, всего четыре бойца, три сержанта, три офицера и старшина… У нас в роте последним погиб боец Захаренко, не дойдя до моря, в пяти шагах, а вообще в роте осталось личного состава одиннадцать человек из ста восьмидесяти за эти боевые бессонные одиннадцать суток».
Наверное до срока стала я старою.И глохну я от этой тишины-Какой красивой мы бы были парою…Мой милый-ЕСЛИ Б НЕ БЫЛО ВОЙНЫ……