В историографии стран постсоветской Центральной Азии утвердилось тенденциозное мнение об агрессивном движении Российской Империи в Среднюю Азию с целью ее захвата и эксплуатации. Отчасти такой подход был заимствован у советской историографии.
Для нее было характерно в угоду идеологическим интересам очернительное истолкование многих процессов и событий дореволюционной истории. Только ныне этот подход стал еще более очернительным по отношению к России и еще менее объективным.
Краеугольных камнями подобного подхода стали идеализация роли среднеазиатских владетелей и их подданных в истории взаимоотношений России и стран Средней Азии, игнорирование многочисленных «неудобных» источников и фактов и наоборот, абсолютизация единичных локальных фактов и явлений в процессе вхождения региона в состав Российского государства и управления им российской администрацией.
Объективный анализ многочисленных архивных источников, относящихся к теме «присоединения-завоевания» Средней Азии показывает, что многие шаги российских центральных и пограничных региональных властей в процессе продвижения в Среднюю Азию, были вызваны, спровоцированы самими среднеазиатскими владетелями, их политикой по отношению к России.
Долгое время российские власти призывали среднеазиатских правителей к развитию добрососедских отношений, в первую очередь взаимовыгодной торговли, но без успеха. Ограниченность геополитических представлений самих правителей и проистекающая от этого невозможность трезво оценить преимущества стабильных долговременных отношений перед псевдовыгодами эпизодических грабительских набегов на российские караваны и пограничные укрепления, а также и отсутствие у правителей возможности пресечь самодеятельные инициативы подобного рода со стороны племенных и родовых старейшин и предводителей, являлись причиной бесплодности российских усилий.
Хорошо известен «хрестоматийный» список причин движения России в Среднюю Азию:
-необходимость противодействовать экспансии Англии, стремившейся сделать Туркестан плацдармом для давления на Россию;
-стремление сохранить Среднюю Азию как важного потребителя российской промышленной продукции;
-необходимость выстроить более удобную границу по естественным рубежам;
-освободить многочисленных российских подданных, захваченных грабительским путем и содержавшихся в рабстве в условиях крайне жестокой эксплуатации;
-стремление использовать Среднюю Азию в качестве источника сырья, в первую очередь хлопка.
Последнее утверждение нуждается в уточнении. Разумеется, после присоединения Средней Азии и привнесения сюда новых, более прогрессивных форм хозяйственной жизни, способствовавших ее экономическому развитию, введению новых, доселе не использовавшихся ресурсов в производственный оборот, формированию товарного производства, ее привлекательность в плане поставщика сырья существенно возрастает. Но в предшествующий период названный фактор вовсе не являлся стимулом для присоединения Средней Азии.
Напротив, на разных уровнях неоднократно высказывались предупреждения, что в силу своей бедности, неразвитости, отсутствия транспортной инфраструктуры, новые земли будут тяжелым бременем для российского бюджета, а немалые средства, которые потребуются для присоединения и управления ими окажутся невосполнимыми.
При рассмотрении вопроса о движении в Среднюю Азию на различных совещаниях, заседаниях, во всяком случае, на правительственном уровне, о хлопке речь не шла. Да и как хлопок мог рассматриваться в качестве привлекательной причины присоединения?
До российского управления Средняя Азия не являлась поставщиком хлопка в промышленных масштабах и соответствующего качества. Производство и поставки из Средней Азии хлопка в больших объемах и должного качества стали возможны лишь после того, как русские селекционеры вывели новые высокоурожайные районированные сорта, дающие качественное волокно, русские специалисты внедрили оборудование для лучшей очистки хлопка-сырца, а русская власть и предприниматели стимулировали расширение посевных площадей под хлопок. До этого же вывоз хлопка был незначителен, а качество его крайне низкое. Поставки хлопка из Средней Азии на российский рынок оставались относительно небольшими до начала XX века.
Первоначально (в конце 60-х годов XIX века) доля туркестанского хлопка в объеме российских закупок данного сырья составляла 6,67 процента. В начале XX века соотношение отечественного – то есть туркестанского с кавказским и иностранного (американского, египетского) хлопка было 37 и 63 процента соответственно, а в 1910 году – 51 и 49 процентов. В годы Первой мировой войны доля кавказского и туркестанского хлопка несколько выросла и по некоторым данным составляла 68 процентов.
Кроме перечисленных факторов российского движения в Среднюю Азию, как мне представляется, был еще один, который по каким-то причинам выпал из поля зрения исследователей. Условно назову его казахским фактором.
С начала XIX века среднеазиатские ханства, в первую очередь Кокандское, а также и Хивинское, пытались установить свое господство в казахской степи. Западно-сибирский генерал-губернатор А.О. Дюгамель в мае 1862 года писал по этому поводу военному министру Д.А. Милютину, что кокандцы, подчинив Ташкент, вошли в соприкосновение с казахами и кыргызами Большой, Средней и Дикокаменной орды и начали подчинять их своей власти. С этой целью они стали возводить ряд укреплений на колонизуемых землях: Токмак, Пишпек, Аксу, Мерке, Аулие-Ата, Чолак-Курган, Кумыш-Курган, Джаны-Курган, Джулек, Ак-Мечеть и другие.
«Имея эти укрепления, – сообщал далее в письме Дюгамель, – кокандцы грабили и притесняли [казахов] при всяком случае. Такое угнетение [казахов], из коих многие роды находились в русском подданстве, заставляли правительство наше принять меры…».
Ситуация с постоянными набегами и грабежами была возможна в силу того, что российскую границу на среднеазиатском направлении составляли две линии военных укреплений – Оренбургская и Сибирская, но они не были соединены. Попыткой сократить разрыв было создание южнее Оренбургской новой линии защиты – Сырдарьинской. Но все равно оставался разрыв около 1000 километров. Пользуясь отсутствием охраняемой границы, кокандские и хивинские отряды вторгались в казахские кочевья, на российскую территорию, собирали дань с казахского населения, отбирали скот, подстрекали к выступлениям против России.
Жалобы казахов на непомерные поборы, грабежи со стороны южных соседей, просьбы защитить и оградить от них буквально потоком шли к русским властям. Такие обращения поступали не только от населения, находившегося в русском подданстве, но и от тех родов, которые номинально считались подвластными кокандцам и хивинцам. Для среднеазиатских ханств основанием считать подобным образом, как правило, был факт уплаты в их пользу зякета, который они сами же и выбивали в ходе периодических набегов.
Притеснения казахского населения со стороны среднеазиатских владетелей приводили к тому, что казахи массово стремились перекочевать в российские пределы. Кокандцы, хивинцы, в свою очередь, пытались всячески воспрепятствовать этому, ведь такой уход населения лишал возможности грабить и эксплуатировать его.
В 1858 году кокандские власти, напуганные слухами о готовящихся массовых перекочевках казахов на территорию, подконтрольную России, чтобы отвратить их от русских и привлечь на свою сторону, рассылали по казахским родам прокламации, в которых объявляли им «полное прощение [!]… и обещали на будущее время править сообразно шариату, а Мирзу Ахмеда, ташкентского правителя, произведшего возмущение, отстранить от должности и отправить в Кокан к хану».
Бороться с симпатиями местного населения по отношению к России и русским среднеазиатские владетели пытались и гораздо более жесткими методами. В 1861 году, как сообщается в одном из донесений российским властям, ташкентский правитель Канаат-ша «казнил татарина Шарифия, будто бы за тайное его сношение с русскими. При этом он конфисковал все состояние казненного, простирающееся свыше миллиона. Желание воспользоваться богатством Шарифия, никогда… не имевшего никаких сношений с нами [т.е. с русскими], по всей вероятности служило поводом к такому поступку корыстолюбивого правителя Ташкента».
Для укрепления «стойкости», кокандский хан в том же году казнил некоторых своих приверженцев «за трусость и бегство от русских», причем невероятно чудовищным способом – вливанием кипятка в рот.
Но ни обещания «прощения», ни жестокости не могли остановить стремления казахов к спасению под властью Белого Царя. Наоборот, в основной мере именно политика среднеазиатских ханств по отношению к казахам и кыргызам служила катализатором их перехода в российское подданство.
Оренбургский генерал-губернатор А.А. Катенин, после длительной поездки по обозрению казахской степи в 1858 году писал генерал-адъютанту барону В.К. Ливену, что «с каждым годом прикочевывает сюда [в русские пределы-Ю.Ф.] более и более [казахов] из Коканда и Хивы, ибо несмотря на многие недостатки нашего управления, [казахи] в сравнении с тем, что они претерпевают от коканцев и хивинцев, здесь просто блаженствуют».
При этом Катенин ссылался на мнение сопровождавших его офицеров, служивших в регионе уже продолжительное время и имевших возможность сравнивать. По его словам «они были удивлены видимым изменением в положении [казахов], находившихся ранее под управлением Коканда: они тогда не имели ни скота, ни одежды, ни жилья, а теперь в их кочевках, которых мы прошли весьма много, есть уже и хорошие кибитки и рабочий скот, и одежда. Это изменение к лучшему признают с благодарностью сами [казахи]».
В том же письме А.А. Катенин сообщал: «Явилось ко мне несколько человек почетных [казахов] кунградского рода с просьбой о защите против кокандцев». Посланцы также просили, чтобы русские заняли укрепление Джулек, возведенное кокандцами на казахской земле. Это дало бы возможность контролировать пастбища, столь необходимые для новых подданных империи, «между тем, как теперь, – писал Катенин, – перекочевывающие к нам [казахи], за недостатком кочевьев, должны или возвратиться к кокандцам или лишиться всего своего скота».
Поддерживая идею занятия Джулека, А.А. Катенин пишет в упомянутом письме, что близ него «кочуют наши [казахи], которые беспрестанно подвергаются грабительству кокандцев, даже бывают ими вынуждены перекочевывать в Кокандские пределы. Этой дерзости надо положить конец, ибо [казахи], кочующие на Сыр-Дарье боятся кокандцев и мало надеются на нашу защиту».
Дело доходило даже до того, что желая освободиться от господства Коканда и ускорить переход под русское управление, казахские старейшины даже пытались подтолкнуть кокандского хана к войне с Россией в надежде, что хан потерпит поражение и тогда «русские непременно завладеют, если не Ташкентом, то Туркестаном [имелся в виду город Туркестан – Ю.Ф.] и потому многие уважаемые из них бии просят хана начать священную войну».
Для того, чтобы обеспечить защиту казахских подданных русским необходимо было создавать в степи свои укрепления и одновременно ликвидировать те форпосты господства, которые создали на казахской земле среднеазиатские ханства. В этой связи командующий Сырдарьинской военной линией полковник Н.А. Веревкин доносил своему оренбургскому начальству в январе 1863 года: «Мы уже более 120 лет владеем Киргизскою степью и в прежнее время весьма часто посылали в нее колонны, но действительное спокойствие и безопасность в степи водворились только со времени постройки в ней укреплений, чего домогался еще первый из киргизских ханов, принявших Русское подданство, Абул-Хайр, конечно, хорошо знавший характер и свойства ордынцев. То же самое наглядно подтверждается и соседними нам Среднеазиатскими ханствами, которые с помощью нескольких самых незначительных укреплений (иногда на 10 человек) удерживают в своей власти огромные пространства, населенные кочевниками».
В это же время аналогичную мысль высказывает Западно-Сибирский генерал-губернатор А.О. Дюгамель в одном из своих донесений: «Изъявление покорности того или другого племени ничего не значит до тех пор, пока мы не будем в состоянии оказать им действительную защиту, а для этого нужно прочно устроить границу рядом укреплений, постов и в последствии укреплений. Годом-ли позже или раньше начнется это дело, все равно, но раз приступив к оному, необходимо преследовать эту мысль с энергией и развить ее систематически».
Весьма любопытную записку о необходимых действиях России в Средней Азии в контексте «казахского вопроса» в декабре 1863 года направил Оренбургскому начальству капитан Мейер, служивший в Оренбургском корпусе. Он, в частности, обращает внимание на вопрос, который у других был без внимания – необходимость того, чтобы весь казахский народ был бы под одной властью, что требовало установления границы южнее тех пределов, что были определены. В противном случае, писал он «мы будем иметь возможность ограждать [казахов] от притеснений коканских только одно время года, а другую часть они будут кочевать под коканским владычеством, подать будут платить нам и им. Такое положение… ведет к частым бунтам и грабежам».
Указывая на этот и другие факторы, Мейер утверждает, что многих проблем удастся избежать, лишь продвинув границу южнее, заняв Ташкент. Тогда и зимние, и летние места обитания кочевых казахов окажутся в одних административных границах и в одном фискальном пространстве.
Важная роль Ташкента и в обеспечении безопасности южных российских рубежей, и в плане защиты жизни и собственности казахских подданных Российского государства отмечалась на разных уровнях и ранее. В марте 1862 года на заседании Особого комитета с участием великого князя Константина Николаевича, министров А. Горчакова, Д. Милютина, М. Рейтерна, Оренбургского генерал-губернатора А. Безака, директора Азиатского департамента Е. Ковалевского обсуждалась ситуация на среднеазиатском направлении российских рубежей. В очередной раз было высказано предложение о соединении Оренбургской и Сибирской линий военных укреплений. Только в этом случае можно было наладить контроль за границей на огромном пространстве казахских степей и полупустынь.
Очевидно, именно на этом заседании впервые было озвучено предположение новой административной будущности Ташкента. Директор Азиатского департамента МИД, генерал-лейтенант Е.П. Ковалевский поддержал идею соединения двух военных линий. Но в административном отношении развил идею дальше. Он «полагал… что [казахи] Сибирского и Оренбургского ведомств должны быть соединены в одно управление, для чего следует образовать особое генерал-губернаторство киргизской степи, назначив местопребыванием его, по удобству местности, Ташкент».
Мы видим, что получалась крайне противоречивая ситуация. Казахское население переходило в российское подданство, что налагало на него определенные обязанности, в частности в фискальной сфере. На российские власти данный процесс также налагал обязанность обеспечивать защиту новых подданных от посягательств разного рода со стороны соседей. Однако, на казахской земле существовали города и военные укрепления, в которых утвердились кокандцы и хивинцы, и которые использовались как форпосты колониального господства Коканда и Хивы на территориях соседних кочевников.
Не удивительно, что практически во всех случаях сокрушения кокандских и хивинских форпостов на казахских и кыргызских землях российскими войсками, деятельную помощь им оказывали вооруженные отряды казахов и кыргызов. Помощь оказывалась и другими методами, в том числе предоставлением лошадей и верблюдов для перевозки военных грузов, причем население отказывалось от положенного в таких случаях денежного вознаграждения.
Например, летом 1852 года авторитетные представители казахского населения, жившего в районе укрепления кокандцев Ак-Мечеть (нынешняя Кызыл-Орда), обратились к русским властям за защитой. Заявители предлагали и меры, которые, по их мнению, могли способствовать исполнению их просьбы. Меры эти были следующие – во-первых, построить русское укрепление около Ак-Мечети, которое, по мысли заявителей, могло бы нейтрализовать действия кокандцев, и во-вторых, уничтожить саму крепость Ак-Мечеть. Причем, заявители выражали готовность помочь в реализации и первого, и второго предложения.
Русская власть поступила очень деликатно. Она обратилась и к казахским авторитетам, и к представителям русской администрации, непосредственно контактирующей с казахским населением с поручением уточнить – «точно-ли настоящая цель просьбы есть… возведение… русского укрепления, какие в утвердительном случае подразумевали они пособие при этом?»
Местное население в ответ на такое уточнение заявило, что действительно, по их мнению, «постройка русского укрепления около Ак-Мечети, или совершенное уничтожение последней, есть единственное средство к спокойному кочеванию там ордынцев». Что касается конкретизации помощи, то казахское население вызвалось выделить до 1000 верблюдов для перевозки материалов, необходимых для строительства укрепления и «представить из собственного достояния просителей и от всего народа, куда и когда приказано будет начальством до 2000 руб. серебром».
Такая помощь продолжала оказываться и тогда, когда военные действия переходили в последующие годы на территорию непосредственно Хивы и Коканда – так велико было стремление к сокрушению ненавистных своих недавних угнетателей.
Например, казахи оказывали помощь в походе против Хивы в 1873 году. После ее покорения казахи Перовского уезда (Форт Перовский – так стала называться Ак-Мечеть после ее освобождения) составили Туркестанскому генерал-губернатору К.П. Кауфману «поздравительный адрес». В нем они написали: «Мы все, старшие и младшие киргизы Перовского уезда, единодушно поздравляем Вас с открытием и взятием хивинских городов и, желая со своей стороны выразить свою преданность Его Величеству Государю Императору, составили приговор и отказываемся получить вознаграждение как за верблюдов, взятых под тяжести числом 1094 штуки, и другие за них деньги, следующие нам от казны. Во-вторых, желая сохранить Ваше имя навсегда, мы собрали 3 тысячи рублей денег для употребления их на какое-либо доброе дело, и препровождая их с старшим из депутатов, младшим помощником уездного начальника, хорунжим Уткельбаем Айсиным, покорнейше просим Вас принять все вышеупомянутое нами как выражение преданности и готовности».
Странными выглядят утверждения некоторых авторов о том, что якобы отсутствуют документальные свидетельства о добровольном вхождении тех или иных регионов Центральной Азии в состав Российской империи. Подобные документы существуют во множестве и по всем современным странам постсоветской Центральной Азии без исключения.
Исходят они вовсе не от каких-то индивидуумов, никого не представляющих. Наоборот, все обращения с просьбой о российском покровительстве, о желании принять подданство Российской империи исходят от авторитетных представителей, уполномоченных населением после тщательного обсуждения, то есть речь идет о подлинном народном волеизъявлении.
Правда, надо признать, что подчас такие заявители смотрели на Российскую империю как на пожарную команду, которая должна спасти, помочь, защитить, а после исполнения своей миссии вроде как бы устраниться из общественно-политической и экономической жизни заявителей, очевидно, до следующей необходимости спасти и защитить.
Однако, в большинстве случаев обращения о принятии российского подданства были следствием осознанного выбора в пользу того, чтобы связать судьбу своего народа с судьбой Российского государства.
Всякий народ живет на своей земле, с которой и переходит в новое политическое состояние по воле исторических обстоятельств. Принимая российское подданство, становясь частью российского социума, казахи, естественно, и свои земли присоединяли к Российскому государству. Это ни в коей мере не ограничивало их право жить на своей земле и распоряжаться ею. Таким образом, взятие российскими войсками городов и укреплений, основанных или захваченных среднеазиатскими феодалами в пределах казахских земель, явилось актом освобождения казахов от жестокого колониального гнета Кокандского и Хивинского ханств.
Как представляется, это вносит новый содержательный компонент в дискурс о «присоединении-завоевании» Туркестана. Дальнейшие события в контексте российско-среднеазиатских отношений явились неизбежным следствием предыдущих событий. Они могли быть изменены в случае более конструктивных, менее провокационных действий среднеазиатских ханств. Но этого не случилось.
Юрий Флыгин, историк
г.Ташкент
