В Узбекистане не прошли мимо 180-летия Василия Верещагина. Звезда знаменитого русского баталиста взошла именно после серии картин о Самарканде, людях Туркестана.
Впрочем, не все знают ещё об одной грани художника-он был отважным воином, заслужившим самую почётную награду Русской императорской армии. А было это так.
Летом 1867 года выпускник Петербургской академии начинающий художник Василий Верещагин узнал, что первый генерал-губернатор Туркестанского края Константин фон Кауфман ищет рисовальщика. Состоялась личная встреча, Верещагин показал правителю свои работы кавказского цикла. Кауфману, когда-то служившему в тех краях, рисунки понравились, и он распорядился принять художника в ряды Туркестанских войск в чине прапорщика. Но Василий выговорил себе право не носить военный мундир и быть свободным от армейской дисциплины.
Так началось путешествие молодого художника на окраину империи, призванного создать пейзажные и этнографические картины, чтобы проиллюстрировать присоединение к России новых территорий. В дальнейшем Верещагин и Кауфман близко сошлись, о чём Василий Васильевич поведал в своих записках.
Главной политической проблемой того времени было отношение с Бухарой. Эмир Музаффар-хан, предъявив права на Ташкент, собирался объявить газават (священную войну) неверным.
Вот как образно описал эту ситуацию писатель и художник Каразин в романе “На далёких окраинах”: “Смутное время стояло над бухарским ханством. Музаффар не хотел этой войны: он знал заранее гибельные для него последствия ее, но его втянули в нее фанатики-муллы, которые пылкими речами разожгли легко увлекавшийся народ, и народ потребовал битвы”.
Кауфман тоже не хотел войны. “Худой мир лучше доброй ссоры” – этот принцип был положен Константином Петровичем в свою внешнюю политику. И ещё по пути в Ташкент, к своему новому месту службы, Кауфман написал письмо эмиру, в котором уведомлял его о своём желании поддерживать мирные отношения. Увы, пришли известия, что эмир двинул свои войска на Ташкент.
И как не хотелось Кауфману начинать своё правление с войны, но обстоятельства требовали решительности. И в конце апреля 1868 года Туркестанские войска выступили в поход.
В это время Верещагин находился в кишлаке Бука, в 50 километрах от Ташкента, делая зарисовки. Художник поспешил вдогонку полкам. Вскоре он присоединился к арьергарду русского отряда, в котором был знакомый ему ташкентский купец Хлудов со своим караваном.
Приближаясь к городу, они узнали, что битва за Самарканд была недолгой и уже закончилась. Войска эмира были разбиты, и армия Кауфмана беспрепятственно, – горожане сами открыли ворота, – вошла в город, торжественно встреченная местным духовенством и знатью.
В Самарканде Кауфман разделил свои силы: небольшой гарнизон (около 600 человек) оставил в городе, а с остальным отрядом бросился догонять отступавшую армию эмира. Верещагин остался в городе, точнее в его крепости.
Едва улеглась пыль от копыт и сапог русской армии, отправившейся к Бухаре, как к Самарканду подступило 25-тысячное войско Шахризябского правителя Джура-бека, а в самом городе вспыхнуло восстание, возглавляемое духовенством.
Джура-бек, был врагом бухарского эмира, и понимая, что тот будет разбит русскими, решил воспользоваться ситуацией и прибрать к рукам Самарканд.
Это потом Джура-бек станет генералом царской армии, свои дни окончит в Ташкенте, поражая посещавших его русских и зарубежных учёных своими знаниями и замечательной коллекцией восточных рукописей. А пока он стоял со своей грозной армией у ворот древнего города, где в цитадели укрылись русские.
Верещагину пришлось взять в руки винтовку, ведь каждый солдат был на счету. Воевал Василий храбро, даже водил за собой в атаку взвод. Однажды нападавшие сделали пролом в стене цитадели, русские солдаты было попятились. Но Верещагин с криком «За мной, братцы!» ринулся на врага, увлёк за собой остальных и атака была отражена.
Момент самаркандского сражения
По легенде, после этого к Василию пристало прозвище «Выручагин».
“Верещагин, – написал сподвижник художника по походу и собрат по кисти Николай Каразин, – сражался с такой храбростью, с таким презрением к смерти, что возбуждал удивление и восхищение даже в старых вояках. В каком-то фантастическом костюме из когда-то белого холста, в широкополой поярковой шляпе, на манер гарибальдийца, обросший черной, как смоль, бородой, с горящими глазами, Верещагин представлял собой фигуру, которую скоро научились бояться при одном ее появлении, но в то же время и нападали на нее с особенной яростью”.
А вот, что пишет современник Верещагина военный историк Терентьев: “С ружьём в руке, этот Василь Васильич (так звали его солдаты), всегда был примером для остальных: надо ли выбросить ворвавшихся в ворота или через пролом врагов – Василь Васильич работает штыком впереди всех; надо ли очистить эспланаду, – и на вылазке он первый”.
Связаться с Кауфманом и рассказать о восстании было невозможно: вестовых, которые пытались незаметно выйти из крепости и пройти через город, восставшие ловили и убивали. Однако, через три дня поползли слухи, что эмир Музаффар подписал мир с русскими.
Эта новость значительно уменьшила пыл восставших: они понимали, что без помощи эмира едва ли им удастся победить целую армию Кауфмана, который, подписав перемирие, уже повернул назад в Самарканд. На седьмой день обороны до русского гарнизона добрался гонец с короткой запиской: «Держитесь, завтра я буду у вас». Верещагин в тот день впервые за неделю лег спать в свою кровать — до этого весь гарнизон спал вповалку на песке, чтобы быть готовыми отразить ночной штурм.
Из 600 защитников цитадели было убито 49 и ранено 172 человека. Верещагину повезло: он отделался ушибом от запущенного камня. Сам он не придавал этому эпизоду особого значения, не считая настоящим ранением.
После прихода Кауфмана восставшие рассеялись, а Верещагина ждало еще одно тяжелое впечатление—уборка трупов и павших лошадей вокруг крепости. Сцена произвела тяжелое впечатление на молодого человека, стало для него моментом истины в понимании истинного смысла любой войны. Что и нашло свое отражение в будущих произведения художника-они отличались подчёркнутым натурализмом и символизмом в изображении смерти.
Верещагин за оборону Самаркандской цитадели получил орден святого Георгия IV степени, который лично прикрепил на его мундир генерал Кауфман. Награждение было, по его признанию, «едва ли не лучшими часами в жизни».
Этот орден так и остался единственной наградой, принятой Верещагиным. Он очень гордился им, хотя вообще отрицал всякие награды отказавшись впоследствии даже от почетного звания профессора Академии художеств.
Верещагин вернулся из Самарканда чуть ли не героем: о нем писали во всех русских газетах, все искренне поздравляли храброго офицера и талантливого живописца. Однако, когда в 1869 году в Петербурге при содействии Кауфмана была выставлена Туркестанская серия, публика, привыкшая к парадному изображению войны, испытала культурный шок и вызвала гнев царского окружения.
На зрителей с картин художника смотрело страшное лицо войны, которое так близко увидел Василий Верещагин в самаркандском сражении.
Позновательная статья.
Было бы замечательно если написали бы подробности жизни генерала Джура – Бек. Говорят он родился в Кишлаке Рус кишлок под Китабоб. До не давних пор была улица в честь генерала в Китабе. Джура-Бек кучаси. Куча эпереводится как улица.
Сын генерала служил у царя в охране. Лично он не раз встречался с Александром.