Александру Генису исполнилось 60 лет. Писатель, критик, путешественник, многолетний ведущий радио «Свобода», знакомый Довлатова.
Самая популярная книга Гениса, написанная в соавторстве с Петром Вайлем, – «Русская кухня в изгнании», соединяющая качества поваренной книги и культуроведческого исследования. Когда есть – ну или бывает – хорошая еда, уверен писатель, можно вынести любой режим, вытерпеть любую жизнь. При этом Генис, побывавший в шестидесяти странах, уверяет, что для него ничего нет вкуснее на свете хлеба и картошки.
– «Обед, приготовленный приятелем, скажет о нём больше, чем его врач, адвокат и психоаналитик вместе взятые». Это слова из «Русской кухни в изгнании», которая остаётся самой популярной книгой в Вашем творчестве.
– Да, к моему сожалению. Когда мы с Вайлем её писали в Америке, мы никогда не думали, что сможем когда-нибудь приехать в Россию. Тем более мы не думали, что её там издадут, а это впервые случилось ещё в СССР. Деньги уже ничего не стоили, они были плохо напечатаны, и Ленин на них улыбался такой предсмертной улыбкой. Нам за книгу дали денег две авоськи. И мы не знали, на что их поменять, а купить тоже было нечего. С авоськой мы дошли до ЦДЛ (Центральный дом литератора) и заказали банкет на 50 человек. Совсем неплохой расчёт, сейчас бы такого не получилось. А когда на следующий день мы пришли в издательство за второй авоськой денег, выяснилось, что издательство исчезло, исчезла вывеска, книги – всё исчезло навсегда, и больше никогда никого из этого издательства мы не встречали.
Любая жизнь сносна, а главное – любой режим сносный, когда есть хорошая еда. Советская власть была чудовищной. Единственное, что её смягчало, это дружеская трапеза, кухня, застолье. Всё лучшее, что было в России, связано с едой. И с водкой, конечно. Потому у русской кухни кислый вкус – щи, квашеная капуста, огурцы солёные, кислый чёрный хлеб, что она задумана под водку. Куда только ни загоняла моего отца советская власть, но он всегда был счастлив и умер счастливым человеком, потому что у него всегда были праздники. Бутылок было много, поэтому получался круговорот воды в природе, и праздники не кончались никогда.
Вкусно есть можно всегда. Это зависит не от обилия еды, а от искусства приготовления, от фантазии. Одна картошка чего стоит. Вот спросите меня, что я люблю на свете больше всего. Я побывал в шестидесяти странах, я ел в них всё самое наилучшее. Так вот, самое вкусное для меня – хлеб и картошка. До тех пор пока у нас есть хлеб и картошка, можно сделать всё, что угодно.
В СССР было много праздников и сюрпризов. Например, «выбросили» креветок, и никто не знал, что с ними делать. Или рыба. Россия была сумасшедшей страной, где все цены определял неизвестно кто или Старик Хоттабыч. Поэтому колбаса стоила 2 рубля 20 копеек, а мороженая треска – 31 копейку за килограмм. Я догадался, что с ней делать. Стоит сварить треску в молоке, и самая вонючая, в брикетах, становится белой как невеста. С тех пор чего я только ни ел, даже морских свинок в Перу. Единственное, что я ненавижу, это сало.
– А поделитесь своими наблюдениями об известных людях как кулинарный психоаналитик.
– Нельзя сказать, что люди, которые не любят есть, это плохие люди. Ну, например, Достоевский. Говорят, ему было всё равно, что есть, и я вижу это по его книгам. То, что он мало радости в жизни видел, это точно. Или Петрушевская, например. Её если почитать, то у неё пирожное за 22 копейки будет как пирожное за 11 копеек. У неё всегда краденая еда, всегда что-то украли, она ищет, где хуже, а не где лучше.
Довлатов, например, открыл, как в Америке делать пельмени, обёртывая в фасованные раскатанные кусочки теста для азиатской кухни. Это был его выдающийся вклад в кулинарию. Хотя он был человеком, который ничего не понимал в еде. Однажды он перевернул кастрюлю щей и сварил другую – из салата. Даже не видел разницы между капустой и салатом.
Поразительно неприхотлив в еде был Булат Окуджава. В самое голодное время начала 90-х меня привезли к нему на подмосковную дачу. Был дикий мороз, снег. Окуджава жил один в небольшом дачном домике, одна стена которого была заклеена его фотографиями со знаменитыми людьми. Не было известного человека, которого не было бы на той стене. А на столе у Окуджавы была гречневая каша, спички и виски. Причём виски остался от предыдущих гостей. «Если есть каша и спички, то помереть нельзя», – говорил Окуджава. А как вкусно было есть эту горячую кашу холодной зимой! Я тоже обожаю гречку, но когда однажды с трудом добытую предложил её отведать другу-итальянцу, он выбросил её в унитаз: «Животное может это есть, человек – нет!».
– Ну раз заговорили о еде, то и без водки не обойтись. «Алкоголь у него – концентрат инобытия», написали Вы о Венечке Ерофееве. Что такое водка для русского человека, пусть даже и в изгнании?
– Я о водке худого слова не скажу, хотя водка – вещь страшная. Много друзей умерли от водки. Например, Довлатов – только от водки. Но если бы не было водки, перед вами сейчас сидел бы старый хасид, покрытый перхотью и в очках-аквариумах. Меня только водка спасла от судьбы книжника. Был у меня такой друг: всё знал про книги и ничего про жизнь. Другое дело, что водка уже становится не так актуальна, как и всё с возрастом становится не так актуально.
Теперь она стала кулинарным развлечением, а не образом жизни, как когда-то, когда водка была творческим состоянием, горением. Я никогда не напивался. Я всегда знал меру, хотя иногда эта мера достигалась на третьи сутки.
Русское пьянство – совершенно уникальное явление. Русское застолье было заменой всему: парламенту, свободе, прессе, телевидению, радио. Русское пьянство – это литература, театр, политика – всё что угодно. Русское пьянство, по сути, заменяло государство или было его альтернативой – всё важное, интересное, умное происходило за столом. Ну не в Верховном же совете?
У меня есть масса знакомых американских славистов, которые всю жизнь прямо из Шереметьева ехали на какую-нибудь московскую кухню и сидели там безвылазно. Ради этих московских кухонь они готовы были терпеть Россию, учить русский язык, буквы «щ» и «ы».
Помню, был такой человек по имени Фрэнсис Грин. Сын Грэма Грина и очень богатый человек, как потом выяснилось, потому что был единственным наследником отца. Фрэнсис походил на шофёра с вечно чёрными ногтями, постоянно стрелял сигареты. Мне, тогда члену Букеровского жюри, хотелось поставить его на место, но вовремя выяснилось, что вся эта премия существует на его деньги. Однажды, прилетев в зимнюю Москву на своём самолёте, который сам и вёл, он пригласил меня поужинать. Нет, не в «Метрополитен». Он пригласил меня по адресу 2-я улица 8 Марта, я не придумываю, в новостройку, из тех, что, как мёртвые дети, молодые, но уже отжившие, из белого кирпича, но чёрные – сплошной оксюморон. И в этих страшных новостройках сидит в тапочках, в трениках Фрэнсис Грин. На столе – селёдка под шубой, капуста, а вокруг диссиденты сидят, выпивают, закусывают и рассказывают про безобразия советской власти. А поддатый Фрэнсис Грин абсолютно тает от счастья – толстая такая тётка, хозяйка квартиры, конечно, была его любовь. Он принял русский дух безоговорочно, как православие принимают. И очень опростился, надо сказать. Когда однажды, позже, мы сидели в Лондоне в Реформ-клубе и по обе его руки располагались два лорда, он пришёл в грязной рубашке с одним закатанным рукавом и поочередно стрелял у этих лордов закурить. Но Букеровская премия была на его деньги.
– А как бы Вы описали национальный характер через национальную кухню. Начнём с русской?
– Существует два представления о русской кухне. Первое – это женское начало: пироги, тесто, то, что поднимается, как беременная женщина. Второе – это кавказская кухня: не жена, а любовница, праздник духа и тела.
В Америке еда не является характерообразующим элементом. Для Америки еда – это стейк, который должен быть сырой. Правильный стейк надо не жарить, а пронести над огнём – такой мачизм нации охотников и пастухов, а не земледельцев.
Каждая кухня – это иероглиф национальной истории. Что можно сказать общего о китайской кухне? Все едят палочками, а значит, пища уже размельчена, смешена, в отличие от стейка. Значит, там уже присутствуют ян и инь, и это уже даже не столько кухня, сколько философия, медицина, парфюмерия и даже религия.
– Вас ещё можно чем-то удивить в кулинарном смысле?
– Писатель Владимир Маканин, уралец, много раз бывал у меня в гостях, мы с ним любили долгие разговоры. Так вот он меня уверял, какие негодяи американцы, а я пытался их защищать. А потом я приехал к нему в гости, и он сказал, что на Урале вообще-то жрать нечего и главная уральская еда – это мёд. «Вам какой мёд – мужской или женский?» – спросил он меня, и такой вопрос мне задали впервые в жизни. Жена его, милейшая женщина, наполовину кореянка, наполовину еврейка, приготовила специально для меня фаршированную рыбу – ну а как ещё полагается встречать еврея? Но сама она, будучи православной, несмотря на национальные корни, соблюдала пост и для себя сделала пельмени с грибами. Вот это имперская культура!
– Интересно узнать, чем такой влиятельный кулинарный эксперт будет угощать гостей на свой юбилей?
– Юбилей пройдёт под лозунгом «Кто не работает, тот не ест» – все будем дружно лепить пельмени, подходя к табуретке с выпивками и закусками. У Гиляровского я отыскал «Обед в стане Ермака Тимофеевича». В нём значились только две перемены: первое – закуска, второе – сибирские пельмени, мясные, рыбные и фруктовые в розовом шампанском. Вот фруктовые пельмени в розовом шампанском будут у меня на десерт. Бутерброды с килькой тоже будут – на закуску.
Источник: РИА «Новости»