В советские годы Ташкент слыл одним из крупнейших центров проектирования. Здесь был собран цвет инженерной мысли.
-С мощными профессиональными наставниками мне посчастливилось повстречаться после окончания в 1960 году Энергофака САзПИ (Среднеазиатского политехнического института) в электротехническом отделе ташкентского проектного института «Узгипрошахт», куда я попал после распределения и где работал с 1960 по 1965 год включительно. С огромным уважением я вспоминаю людей, которых уже давно нет на этом свете. Это руководитель группы автоматизации Григорий Авербух, главный инженер Андрей Кан и начальник Илья Айзенберг, великолепный директор Нигмат Хикматуллаев. Но вначале вкратце об истории института.
Данная проектная организация была создана 1 декабря 1941 года и названа «Средазшахтопроект». К моменту моего распределения он уже успел сменить несколько названий и достойно зарекомендовать себя среди заказчиков.
Так случилось, что перед моим появлением в данном институте его директор был переведен на работу в Алма-Ату, а на освободившееся место был назначен Нигмат Хикматуллаевич Хикматуллаев, до этого работавший начальником топоизыскательской партии где-то в российской тайге. Это вызвало всеобщее уныние: он не был проектировщиком, да и по возрасту был для такой должности слишком молодым и, видимо, неопытным человеком.
К счастью, мы явно ошибались: этот «неопытный» человек был очень умен и практичен, оказался превосходным руководителем. Каждую осень он находил предлоги для того, чтобы осуществлять сокращение штатов, избавляясь таким образом от нерадивых сотрудников, а весной следующего года начинал массовый прием на работу новых сотрудников. Заключались все новые и новые договоры на разработку очередных проектов, и наступил момент, когда стала чувствоваться нехватка рабочих рук и возникла угроза срыва сроков выпуска целого ряда объектов.
Тогда Нигмат Хикматуллаевич нашел нетривиальный выход из создавшегося положения. Он предложил проектировщикам перейти (по их желанию, не в приказном порядке) с повременной оплаты их труда на сдельную.
Желающих стать «сдельщиками» нашлось относительно немного, и я оказался в их числе. И я не ошибся. Работать пришлось упорно, буквально не поднимая головы. Мой должностной оклад рядового инженера до перехода на «сдельщину» составлял 90 рублей в месяц. Теперь я стал зарабатывать по 180-200 рублей. «Сдельщина» продолжалась в институте в течение одного года и дала ожидаемые положительные результаты, она помогла предотвратить срывы сроков выдачи проектов заказчикам.
После этого институт сумел принять на работу нужное количество крепких специалистов, и надобность в сдельной оплате труда отпала. Всех «сдельщиков» вновь перевели приказом по институту на повременную оплату труда. Но от этой истории я остался в несомненном выигрыше.
Во-первых, я укрепил благосостояние своей семьи, так как незадолго до этого женился, и удвоение заработка сильно облегчило жизнь. Во-вторых, отношение ко мне со стороны руководства института, начиная от руководителя группы и вплоть до директора института, существенно улучшилось, и это проявилось в том, что меня перевели на должность старшего инженера и повысили должностной оклад с 90 рублей до 120 рублей в месяц. И, в-третьих, я еще больше поверил в свои силы и потенциальные возможности.
У моряков имеется чрезвычайно мудрая пословица: «Как корабль назовешь, так он и поплывет». Институт разрастался, количество проектировщиков увеличивалось, коллектив сотрудников накопил огромный практический опыт, поэтому «наверху» было принято абсолютно правильное, по моему мнению, решение о переименовании института в «Узгипротяжпром». После этого ситуация резко изменилась, «меню» института начало быстро видоизменяться и, помимо привычных шахт, рудников и других горных предприятий, среди заказчиков появились «Ташсельмаш», «Узбексельмаш», «Чирчиксельмаш», «ТТЗ», и число такого рода проектов стало увеличиваться с каждым годом.
В связи с этим, Нигмат Хикматуллаевич Хикматуллаев направил свою чрезвычайно бурную энергию на строительство двух новых зданий института. Была выделена площадка на улице Глинки напротив парка имени Кирова, рядом с Пединститутом. Мне довелось работать в первом из них. Это замечательное здание, большое и красивое, было прекрасно спроектировано и отлично построено. В нем были созданы комфортные условия для высокопроизводительной работы проектировщиков: кондиционирование воздуха, отличное люминесцентное освещение, специальные конструкторские столы — о таких условиях раньше можно было только мечтать.
Огромное внимание директор института уделял организации отдыха и досуга его сотрудников, он прекрасно понимал, что хорошо отдохнувшие работники станут после этого работать гораздо производительнее. В холлах каждого этажа были установлены столы для игры в настольный теннис, а на одном из этажей были даже бильярдные столы, и все это активно использовалось сотрудниками не только в перерывы, но и после работы. Во дворе была оборудована прекрасная площадка для игры в волейбол.
Мало того, Нигмат Хикматуллаевич Хикматуллаев всячески поощрял по линии профсоюза выезды сотрудников в выходные и праздничные дни за город. В качестве примера расскажу об одной такой поездке, участником которой довелось быть и мне. Ее конечным пунктом стали Арнасайские разливы, где было довольно много рыбы. Были выделены автобус и грузовой автомобиль.
Сотрудник нашего отдела Лева Ситников, страстный рыболов, который был на несколько лет старше меня и очень хорошо ко мне относился, предложил присоединиться к их компании. Мне было приятно это приглашение, но я никогда в жизни не ловил рыбу удочками. Когда я ответил ему, что не имею удочки, он парировал мой ответ словами: «Моментально научу и дам тебе пару удочек!». Поездка была двухдневной. Тогда суббота была коротким рабочим днем без обеденного перерыва.
Все участники поездки явились на работу соответствующим образом экипированными, с рюкзаками и провизией (сухой и «жидкой»), а также с палатками. Когда прозвенел звонок об окончании работы, все уложили в кузов грузовика котел, очаг, дрова, палатки, рыболовные снасти, рюкзаки и съестные припасы, после чего налегке уселись в автобус.
Приехали мы на место рыбалки, когда еще было совсем светло. Рыболовы сумели быстро наловить достаточное количество рыбы для вечерней ухи. В общем, вечер удался на славу. Ночью я спал в кузове грузовика, и перед засыпанием хвалил себя за то, что не поленился взять с собой надувной матрац, так как у меня не было своей палатки. Ранним утром (на зорьке!) все рыболовы уже сидели с удочками на берегу Арнасая, подкармливали рыбу и сосредоточенно глядели на поплавки. Лева Ситников пригласил участвовать в этой поездке своего родственника и близкого друга Саню Яицкого, заядлого рыболова и очень дружелюбного человека. Они оба прочитали мне курс «молодого рыболова», вручили две удочки и усадили меня на берегу между собой, чтобы по ходу дела давать мне необходимые советы.
Но, как говорится, опыт есть опыт, поэтому оба моих соседа «тягали из воды» карасей — одного за другим, мне же на крючки двух удочек ловились только мелкие красноперки, не удалось поймать ни одного карася. Мало того, в конечном итоге оказалось, что караси очень хорошо переносят длительное пребывание на воздухе, а красноперки портятся вскоре после вылова. Так что, когда я привез их к себе домой, оказалось, что они уже имеют весьма несвежий запашок. Зато какое удовольствие от этой рыбы получили коты и кошки моих соседей, это нужно было видеть и слышать!
После этой поездки я окончательно понял, что рыбака из меня не получится, несмотря на все наставления и советы по рыбной ловле: «Не в коня корм!».
Однако, недолго музыка играла на этом празднике жизни. Такое счастливое бытие продолжалось в новом здании до февраля 1963 года, когда, в соответствии с решениями руководства СССР, в Ташкенте был создан «Средазсовнархоз» — государственный орган управления народным хозяйством Среднеазиатского экономического района, включавшего в себя Узбекистан, Киргизию, Таджикистан и Туркмению. После этого у нашего института отобрали оба новых здания, чтобы в них разместить «Средазсовнархоз». Взамен нам было предоставлено четырехэтажное здание на Пушкинской улице (дом №84), на Дархане, построенное до войны, в котором в предвоенные годы размещалось одно из управлений НКВД УзССР, и известное также тем, что в нем во время войны жил классик белорусской литературы поэт Якуб Колас (Константин Мицкевич).
Многие, наверное, помнят пословицу: «В тесноте, да не в обиде». Увы, нам это не помогло. Причины обиды сотрудников института, которые после переселения с улицы Глинки на Пушкинскую с большим трудом разместились в небольших комнатах, можно легко понять, если представить себе ощущение семей, вкусивших жизнь в отдельных благоустроенных квартирах со всеми удобствами, которых вновь вернули в крохотные комнатушки коммунальных квартир с общей кухней, одной ванной и одним туалетом на всех обитателей. Над нами, вместо ставших уже привычными светильников с люминесцентными лампами, вновь висели «старорежимные» светильники «Люцетта цельного молочного стекла» с лампами накаливания, и все здание, естественно, не было оснащено системами вентиляции и кондиционирования воздуха.
У другого директора от бессилия руки бы опустились, но не таков был неутомимый и чрезвычайно энергичный Нигмат Хикматуллаевич. Его последующие действия почти полностью соответствовали словам песни 1958 года Эдуарда Колмановского на стихи Константина Ваншенкина: «Я люблю тебя, Жизнь… Все опять повторится сначала».
Директор добился разрешения и финансирования на пристройку к этому зданию двух боковых корпусов. В основном здании начались работы по монтажу промышленных систем вентиляции и кондиционирования воздуха, а также по переводу всей системы электроосвещения на современные светильники с люминесцентными лампами. Словом, жизнь наладилась.
«Средазсовнархоз» просуществовал, по историческим меркам, очень недолго: уже в октябре 1965 года он был упразднен, но никто «наверху» даже не подумал о том, что занимаемые до этого им здания, специально спроектированные под вполне определенную технологию совместной работы проектных отделов, нужно (в режиме своего рода «микрореституции») вернуть институту «Узгипротяжпром» — исконному владельцу этих зданий.
Французы в таких случаях говорят: «c’est la vie» — «такова жизнь», и они, судя по всему, правы.
