После войны узбекская столица быстро возвращалась к жизни. Быт и нравы менялись на глазах.
-Чем старше я становлюсь (сейчас мне чуть меньше 83 лет), тем чаще вспоминаю детство. Те времена очень сильно, естественно, отличались от последующих.
Так, я научился читать, когда мне было примерно три с половиной года, поэтому хорошо помню о том, что тогда, например, парикмахерские назывались не «сартарошхона», а «сартарошлик», и в дополнение к этому названию на их вывесках писали о том, что в них делаются «стрижка, брижка и манекер», причем, чаще всего, там производилась именно «брижка».
О «манекере» женщины до конца войны практически забыли, было совсем не до него, но после Победы в Ташкент начали возвращаться победители, дамы сразу бросились строить женское счастье, тем более, что мужчин было катастрофически меньше, чем претенденток на их сердца. Прекрасная половина человечества сразу вспомнила и о «манекере», и о шестимесячных завивках. В дамские залы парикмахерских выросли очереди…
На улицах нашего города ездили машины скорой помощи, напоминавшие небольшие автобусы, на бортах которых были надписи «Тез медицина ёрдами» и красовались эмблемы Красного Креста и Красного Полумесяца. Эти машины были изготовлены на шасси знаменитой «полуторки» — грузового автомобиля ГАЗ-АА грузоподъемностью полторы тонны, производства Горьковского автозавода имени В. М. Молотова. Этих машин было в городе относительно немного, но они чрезвычайно интенсивно использовались.
В Ташкенте в то время было очень мало кабельных электрических сетей, кабельных сетей телефонной связи. Поэтому город был буквально опутан воздушными сетями электроснабжения и телефонизации. Повсюду в городе стояли опоры электрических сетей и телефонной связи. Электрические низковольтные сети шли и по крышам жилых домов, причем провода были тогда исключительно медными, алюминиевых проводов не было совсем. И все это породило необычайное зрелище в ночь с пятого на шестое октября 1948 года.
Тогда до Ташкента докатились сильнейшие горизонтальные сейсмические колебания катастрофического ашхабадского землетрясения. Я был свидетелем и ташкентского, землетрясения 1966 года, и должен сказать, что в эмоциональном плане подземная буря в Ашхабаде была намного страшнее: электрические провода схлестывались между собой, во все стороны непрерывно летели искры, стоял непрерывный треск, все ходило ходуном.
Кстати, на многих опорах ЛЭП и телефонной связи, а также на деревьях были укреплены рекламные плакатики с надписью «Тиш дохтури», частенько дополненные пояснением: «Лечение, удаление и вставление искусственных зубов» и адресом такого частного стоматолога. Сейчас, по-моему, количество имеющихся в нашем городе частных зубных клиник многократно превышает число тех стоматологов-одиночек, которые в те далекие времена хватало на весь Ташкент.
Аптек в городе было немного, около десяти, но, вроде бы, их также вполне хватало. А теперь аптек в городе совершенно немыслимое количество, буквально по пять штук на одном квадратном метре.
Водопровод имелся вовсе не во всех дворах, очень часто колонки размещались на улицах, и люди ходили к ним с ведрами, иногда даже с коромыслами. Чтобы пошла вода из крана такой колонки, нужно было нажать на рычаг, у которого имелась настолько мощная возвратная пружина, что многим детям эта операция была просто не по силам.
Туалеты во дворах были общими, когда их выгребные ямы наполнялись до краев, вызывался ассенизационный обоз на конской тяге, и «эолотари» очищали их, используя большие черпаки, насаженные на длинные рукоятки.
Красочное зрелище представляли собой ремонтные мастерские на базарах Ташкента, где чинили все изделия из металла: велосипеды (на стенах были развешаны запчасти как к советским со втулками «Иди», так и трофейным велосипедам с втулками «Торпедо» — рамы, колеса, рули, сиденья, педали, цепи и т.д.).
Металлические ведра, заменяя на них днища, мастера латали дыры в кастрюлях, с нуля изготавливали переносные очаги для пищи и кипячения белья — «мангалки», используя для этого десятилитровые ведра из оцинкованного железа.
В таких мастерских можно было купить детские «пугачи» — револьверы и пистолеты, изготовленные из свинцового сплава типа баббита, довольно громко стрелявшие глиняными пробками с нанесенным на их внутреннюю поверхность пороховым составом.
Были мастерские по восстановлению разбитой фарфоровой и фаянсовой посуды с использованием самодельных сверлильных устройств, напоминавших небольшие луки для стрельбы стрелами, у которых тетива служила для вращения самодельного «сверла», в кончик которого был вмонтирован технический алмаз, поскольку сверление фарфора и фаянса представляет собой чрезвычайно трудоемкое дело.
Естественно, были и мастерские по заточке ножей, из недр которых то и дело раздавались вопли мастеров: «Ножи-ножницы точить!». Должен сказать, что специалисты по ремонту фарфоровых и фаянсовых изделий, а также точильщики нередко ходили по дворам, таская на своем горбу весь необходимый для этого инструментарий.
По дворам шастали толпы нищих. Помню пожилого человека, феноменально игравшего на гитаре и одновременно дудевшего в рог, подвешенный на шее и синхронно воспроизводивший ту же самую мелодию. Казалось бы, что жители, сами жившие в войну буквально впроголодь, ничем не могли помочь этим несчастным людям. Но нет, сердобольность наших граждан брала свое, они старались помочь беднякам всем, чем могли.
Вспоминаю двух ребят, всегда сопровождавших пожилых поберушек. Они были старше меня на пару-тройку лет. Я подбегал к ним, когда они появлялись в нашем дворе, и давал им деньги, которые получал для этой цели от родителей. Лет двадцать спустя я случайно встретил сначала одного, который стал водителем ЗИМ’а, возившего какого-то большого начальника. А потом встретил другого, ставшего невероятно элегантным «джентльменом»: он был в тщательно отглаженном черном костюме, белоснежной рубашке с черным галстуком-“бабочкой” и в начищенных до блеска черных штиблетах.
Самое удивительное, что не только я узнал их, но и они меня. Каждый из них задал мне один и тот же вопрос: «Ты ведь жил на Жуковской?». Люди помнили добро.
Недалеко от нашего дома в войну и после нее имелся клуб профсоюза связистов. Мы, пацаны, часто бегали сюда смотреть фильмы, где познакомились с двумя киномеханиками — Романом и Хокимом, которые выручали детвору, когда не было билетов. Они пускали нас в зал «по блату» после начала фильма, и мы наслаждались его просмотром стоя, прислонившись к стене.
Много лет спустя я встретился сначала с Романом, ставшим директором автобазы мусоровозов, обслуживавших весь город, а затем увидел на вечерних курсах военной переподготовки офицеров-запасников войск связи, и Хокима. Они также вспомнили меня. Вскоре я узнал, что Хокима повысили: он стал председателем профсоюза работников связи.
На улице Навои, напротив Центрального телеграфа, где сейчас находится спуск на станцию метро имени Алишера Навои, начинался глубокий овраг с водой, простиравшийся почти до Чорсу. На площади Хадра перед войной через этот овраг был построен мост, от которого в сторону площади Бешагач была пробита новая улица Л.М.Кагановича (теперь — улица Фуркат). Старожилы называли эту улицу «трассой».
Когда открывали движение по новому мосту, как рассказывали те же самые старожилы, под этот мост спустился проектировщик, показывая тем самым всем собравшимся, что он своей жизнью гарантирует жизнеспособность своего детища.
Потом возникла идея заполнить овраг водой и пустить по нему речные трамвайчики (катера), но от нее вовремя отказались. Овраг засыпали землей, но строить на насыпном грунте ничего не собирались, кроме легких конструкций. Так появилась впоследствии Навоийская ярмарка со своими сборными павильонами.
С момента моего рождения и до начала Великой Отечественной войны наша семья проживала в непосредственной близости от площади Хадра в комнате глинобитного дома, которую мы снимали у частного домовладельца. В то время между этой площадью и площадью Эски Жува располагалось здание Узбекского драматического театра имени Хамзы Хокимзоды Ниёзий. В 1941 году, перед самой войной, тут проводились эстрадные концерты с участием артистов цирка. На один из таких и купил билеты мой старший брат Роман, взявший меня с собой.
Мне было тогда два с половиной года, но я многое помню совершенно отчетливо. Из-за жары мне очень сильно хотелось пить. Справа от входа в здание театра был пожарный гидрант. Крышки на нем не было, из люка изливалась вода, стекавшая затем в близлежащий арык. Мой брат встал на колени у гидранта, набирал воду в свои ладони и переливал ее в мой рот. Помню весь этот процесс так явственно, как будто это происходило вчера. А на представлении меня невероятно сильно поразил фокусник, достававший монеты из ушей, носов и из-за шиворота рубашек зрителей, бросая эти монеты затем в шляпу, которую держал в левой руке. Он продолжал это делать до тех пор, пока не заполнил ее почти доверху.
В середине 1943 года Роман ушел добровольцем на фронт, хотя имел бронь от призыва на воинскую службу- был студентом транспортного института. Наша семья тогда уже переехала на Жуковскую улицу. Незадолго до ухода на фронт, мой брат снова взял меня с собой на представление в Узгосфилармонию, которая тогда была в здании зимнего кинотеатра «Хива» (впоследствии получившего название «Молодая гвардия»), находившегося на углу улиц Карла Маркса и Ленина. И там опять выступал такой же фокусник, точно так же извлекавший монеты из ушей, носов и волос на головах зрителей.
Я тогда грешным делом подумал о том, что следует собрать коллектив таких волшебников, чтобы раз и навсегда, без забот и хлопот снабдить деньгами наше государство.
В этой связи я сейчас вспомнил и другой любопытный факт, это было во время войны. Мои уличные дружки внезапно обнаружили новый способ «обогащения». Дело в том, что тогдашние монеты номиналами 3 копейки и 20 копеек имели одинаковые размеры. Разница была в том, что трехкопеечная монета была золотистого цвета, а двадцатикопеечная — серебристого. Их аверсы отличались разными номиналами, в то время как реверсы были абсолютно идентичными, на них был герб нашей страны и надпись СССР.
Мои приятели выяснили, что при натирании трехкопеечных монет ртутной мазью, которая имелась в продаже во всех аптеках и стоила сущие копейки, эти монеты почти сразу меняли свой золотистый цвет на серебристый. После такой манипуляции, мои дружки шли к ближайшей будке с газированной водой (на всех таких будках имелась надпись: «Артель Намуна»), клали перед продавщицей «орлом» вверх трансформированную таким образом монету, выпивали стакан газированной воды без сиропа стоимостью 5 копеек и получали на сдачу 15 копеек. Я в таких махинациях участия не принимал, прекрасно понимая, что рано или поздно за такой финт капитально «накостыляют».
