28 ноября исполняется 100 лет Константину Симонову – великому русскому поэту, романисту и драматургу. Он хорошо знал и любил Узбекистан. Вот что рассказал писатель в последнем интервью в Ташкенте.
В ноябре 1975-го, вспоминает известный журналист Шахабутдин ЗАЙНУТДИНОВ, Константин Михайлович приехал в Ташкент по приглашению кинорежиссера Малика Каюмова (а с ним он познакомился еще на фронте) и писателя Хамида Гуляма, с которыми готовил полнометражную документальную ленту о Голодной степи.
Неделю он гостил в Гулистане и Янгиере, где часто бывал и раньше, и на несколько дней остановился в Ташкенте, чтобы завершить дикторский текст к фильму, а заодно озвучить его как ведущему.
-Когда по телефону мы заранее условились о встрече, писатель предупредил:
«Только договоримся: никаких разговоров вокруг моего юбилея!».
В тот день 1 в Ташкенте накануне выпал густой снег. Когда я вошел в холл гостиницы «Шелковичная», где журчал фонтанчик и пели канарейки в клетках в глубине зимнего сада, там встретил коллег с Узбекского радио. Оказалось, что у них отказала аппаратура – пока добирались пешком в отель, замерзли батарейки, пришлось выручать незадачливых друзей. Но договорились, чтобы запись шла так, как потечет разговор.
Вскоре к нам вышел высокий, по-военному подтянутый даже в узбекском чапане, седой, с доброй открытой улыбкой Константин Михайлович. Поздоровались. Причем, и по-узбекски, и по-русски. Впечатление создалось, будто с ним мы знакомы давно. Да, действительно. Так было – по его книгам и героям, которые всегда с нами.
Беседа длилась около часа. Правда, поначалу Константин Михайлович предупредил, что минут через двадцать за ним приедет машина, чтобы ехать в «Узкинохронику», где он давно был своим человеком. На наше счастье, у киношников дела отодвинулись по прозаической причине – отключилось энергопитание, и мы смогли беседовать не торопясь. В самый разгар интервью вдруг громко защебетали в холле канарейки.
И вот, спустя сорок лет, я вновь прокручиваю ту давнюю диктофонную ленту, слышу голос моей коллеги с радио Лолы Самохваловой, выпаливший в ту минуту: «Константин Михайлович, может, прервемся? Ведь птичьи голоса мешают записи:». На это Симонов отпарировал своим хрипловатым гортанным голосом: «Разве птицы могут мешать радио?!».
Вновь и вновь прокручиваю ленту с чуть картавым симоновским голосом (в детстве он не выговаривал букву «р», поэтому вместо Кирилла взял имя Константин) и не верится, что его нет с нами уже давно нет. Как нет уже многих его коллег и друзей по Узбекистану.
Да, нет и симоновской могилы, ибо писатель завещать свой прах развеять там, где он впервые принял бой летом сорок первого – на шестом километре дороги из Могилева в Бобруйск. Там, среди елей и кленов, приезжий и сейчас увидит валун, на котором знакомое, размашистое факсимиле Константина Симонова. С тыльной стороны камня вмонтирована литая доска с надписью: «:Всю жизнь он помнил это поле боя 1941 года и завещал развеять здесь свой прах». Кто бы тут ни останавливался и в наши дни, обязательно снимет головной убор перед поэтом-бойцом, писателем-воином. Постоит, помолчит у камня на Буйническом поле.
Напомним, что с мандатом газеты «Красная Звезда» Константин Симонов по разным фронтовым дорогам и театрам Второй мировой войны, носил поочередно воинские звания интенданта второго ранга (после окончания курсов военкоров еще в середине июня 1941 года), старшего батальонного комиссара (в 1942 году), подполковника (в 1943 году) и полковника – уже после окончания войны.
Прокручивая старую, убеждаюсь, что и сегодня она не потеряла актуальности.
На вопрос: «Военная тематика в Вашем творчестве занимает ведущее место и поэтому, видимо, истоки этой темы стоит искать в Вашей биографии?», Константин Михайлович тогда ответил: «Родился я в Петрограде, а детство провел в Рязани и Саратове. Моя мать большую часть времени служила то машинисткой, то делопроизводителем. Отчим, в прошлом участник японской и германской войн, преподавал тактику в военном училище. Наша семья жила в командирских общежитиях, кругом тоже жили военные. Военный быт окружал меня в детстве и юности. За окнами на плацу проходили утренние и вечерние поверки. Мать участвовала вместе с другими командирскими женами в разных комиссиях содействия. Приходившие к родителям гости чаще всего вели разговоры о службе, об армии. Атмосфера нашего дома и военной части, существовавшей вокруг, навсегда породили во мне привязанность к армии и вообще ко всему военному, привязанность, соединенную с уважением. Это детское, не вполне осознанное чувство, как потом оказалось, вошло в плоть и в кровь.».
– У каждого писателя, наверное, есть та памятная ступень или веха, с которой, по существу, он и начинает осознавать себя писателем. Интересно, как начинали Вы?
– Было тогда мне 21 год. Учился в Литинституте. Тогда в журналах «Молодая гвардия» и «Октябрь» появились мои первые стихи, а через два года, под названием «Павел Черный» вышла отдельной книгой поэма о Беломорканале. С первым ее вариантам я пятью годами раньше пришел в литконсультацию Гослитиздата. Она не принесла мне радости, но зато научила работать за те пять лет, что я ее писал и переписывал. Подчеркну, что не публикация первых стихов и не выход первой книжки стали для меня той ступенью, шагнув за которую, я почувствовал, что и в самом деле начинаю писать стихи.
Тут Константин Михайлович покашлял, затянулся несколько раз трубкой (их, кстати, он еще и коллекционировал), внимательно всмотрелся в нас, ожидая, видимо, следующего вопроса: «Когда же Вы это почувствовали?».
– Это чувство прочно и определенно связано с одним днем и с одним стихотворением. Однажды, вскоре после того как газеты напечатали известие о гибели под Уэсской в Испании командира Интербригады генерала Лукача, я вдруг узнаю, что легендарный Лукач – это человек, которого я не раз видел в Москве, и которого еще год назад запросто встречал то в трамвае, то на улице, что генерал Лукач, погибший в битве с фашистами в Испании, – это венгерский писатель Мате Залка. В тот же вечер я сел и написал стихотворение «Генерал». О чем я говорил? О судьбе Мате Залка – генерала Лукача, но внутренне и в то же время с юношеской прямотой, горячностью, отвечал сам себе на вопрос – какой я вижу судьбу своего поколения в тогдашнюю неспокойную пору? С кого лепить жизнь? Это стихотворение было написано одним духом, в нем хромали рифмы и попадались неуклюжие строчки, но сила того чувства, которое было в моей душе, как мне кажется, сделали эти стихи моими первыми настоящими стихами. На этом, собственно, и пора поставить точку, рассказывая, как я начинал.
Дальше мы попросили поэта напомнить историю знаменитых «Жди меня». Симонов оживился, затянулся трубкой. Глаза его стали задумчивыми:
– В самом начале войны это было. На Западном фронте. Дело было в том, что не очень любил я писать письма. Но иногда, когда бывало тяжело и одиноко, я писал стихи, которые, в сущности, были ничем иным, как не отправленными письмами к женщине, которая была очень далеко от меня. Когда я попал на несколько дней в Москву, подарил ей эти стихи, взамен писем, которые она от меня не получила. Считал, что эти стихи – мое личное дело, касающееся только меня и ее. Но потом, несколько месяцев спустя, когда мне пришлось быть на далеком Севере, и когда метели и непогоды иногда заставляли просиживать сутками где-нибудь в землянке или бревенчатом домике, в эти часы, чтобы скоротать время, мне пришлось самым разным людям читать стихи. И самые разные люди десятки раз при свете керосиновой коптилки или ручного фонаря переписывали на клочке бумаги стихотворение «Жди меня», которое, как мне раньше казалось, я написал только для одного человека.
Этот неожиданный отзвук, который получило стихотворение, и заставили меня между фронтовыми поездками выбрать пару недель, написать пьесу и сценарий «Жди меня» – о силе любви и о силе веры, о женщине, которая своей огромной верой превозмогает все, и все побеждает.
К истории «Жди меня» добавим любопытный факт, о котором Константин Михайлович тогда нам не сказал. Так вот, после его смерти, а точнее, к его 70-летию московское издательство «Книга» выпустила сборник военных стихов «Тот, самый длинный, день в году:» в футляре. А к нему была приложена репродукция солдатского письма-треугольника со штампом «Просмотрено военной цензурой». А внутри – автограф «Жди меня» – единственный известный рукописный вариант знаменитых стихов, которого нет ни в семейном архиве автора, ни в Литархиве, ни в Литмузее.
Оказывается, Константин Симонов написал текст этих стихов по просьбе североморца Л. Добротина, с которым встретился в Мурманске 13 октября 1941 года. Причем, это была первая редакция стихотворения и без посвящения «В. С.». Позже появятся известные инициалы его жены, а слово «изменив» в восьмой строке автор заменит на «позабыв», что, конечно, приобрело совсем другой оттенок. Именно в таком варианте «Жди меня» вошло во все поэтические сборники К. М. Симонова.
Крутится диктофонная запись, все ее содержание невозможно привести в газетной публикации из-за большого объема, но не по каким-то конъюнктурным причинам. Зато хочется обратить внимание на уточнения, высказанные Константином Михайловичем по поводу нескольких штрихов его биографии:
– С 1946 по 1950 годы я был редактором «Нового мира», где меня сменил Твардовский. В 1954 году я сменил его там же, а в 1958 году редактором «Нового мира» вновь стал Твардовский. Причем с этой должности я ушел по собственному желанию. В обоих случаях я был рад тому, что этот пост и в первый и во второй раз занял Твардовский. К его личности и его литературной деятельности я относился и отношусь с большим уважением.
Что касается моего приезда в Узбекистан в качестве разъездного корреспондента «Правды» по среднеазиатским республикам, то причин отъезда из Москвы было две. Во-первых, мне хотелось вырваться из московской литературной сутолоки и поездить по давно интересовавшим меня местам. Во-вторых, мне хотелось, не отвлекаясь на редакторскую работу и работу секретаря Союза писателей, Закончить в Узбекистане начатый мной уже давно, еще в 1955 году, роман «Живые и мертвые». Жил я в Ташкенте с женой и детьми в двухэтажном коттедже, что на Полиграфической улице, 113 (сейчас улица Усмана Юсупова), а в подвале оборудовал себе рабочий кабинет. В Средней Азии я провел два года и сделал все, что наметил – закончил и привез в Москву роман, который затем дал название трилогии. А кроме того, целый год колесил на машине по разным интересным местам и написал о том, что видел, три книги очерков. Вот и все. Никакой загадочности в моем отъезде в Среднюю Азию не присутствовало, хотя и не обошлось без литературных сплетен, отзвуки которых доходили до разных концов света.
К словам Константина Михайловича добавим. Каким по-военному дисциплинированным был литератор-воин, и то, что он себя не считал гостем в наших краях, говорят такие факты. Приехав к нам, он официально встал на учеты в ближайшем военкомате, в парторганизации при ташкентском отделении «Правды» и в Союзе писателей Узбекистана. Соответственно была и ташкентская прописка.
Остается поражаться работоспособности Константина Михайловича: успевал совмещать писательскую и газетную работу с общественной, многими другими заботами. Переселившись в Ташкент в 1958 году, он с головой окунулся в подготовку первой конференции писателей Азии и Африки вместе со своими узбекскими коллегами, переводил произведения Абдуллы Каххара, Гафура Гуляма, Хамида Гуляма и других местных литераторов. Симоновскую помощь ощущали на себе тогдашние сотрудники «Правды Востока» Татьяна Есенина и Август Вулис: содействовал первой публикации ее повести «Женя – чудо XX века» в «Новом мире» и отдельной книгой, а у второго был оппонентом на защите его диссертации в ТашГУ, а позже патронировал в его литературоведческих усилиях по изданию в Москве булгаковского романа «Мастер и Маргарита».
Прокручиваю диктофонную запись, где Симонов, например, с теплотой вспоминает о Докторе Айболите – известном ташкентском враче-фронтовике Иммануиле Шварце, который лечил дочерей писателя и его самого и у которого были собраны все прижизненные симоновские издания с автографами автора. Константин Михайлович поведал о любопытных эпизодах из репортерской жизни, связанных с его водителем Наибом Мансуровым, с которым довелось полтора года колесить по нашей республике, добираясь до отдаленных горных кишлаков и степных аулов.
Говоря о чувстве ответственности литератора, пишущего на темы далекой и недавней истории, из которой нельзя просто так выбрасывать те или иные события и факты, Константин Симонов так сформулировал свою мысль, звучащую со страниц его книги «Сегодня и давно», подаренной автору этих строк после завершения того памятного интервью:
– В паруса истории должен дуть только один ветер – ветер правды, другого ветра у истории нет, и не будет, а все остальное – не ветра истории, это ветра конъюнктуры…
