Совсем недавно в Узбекистане была опубликована книга старейшего литературоведа, критика и писателя Юрия Морица, включившая в себя работы разных лет, объединенных под названием «Статьи о русской литературе». Автор многие десятилетия работал на кафедре русского литературоведения Национального университета Узбекистана. Разносторонне одаренный человек, Юрий Александрович не только опубликовал десятки своих исследований в области теории и истории литературы, литературной критики, и стал известен в республике как талантливый прозаик, автор повестей и рассказов. В каждой из названных статей запечатлены «необщие выражения» лиц классиков русской литературы. Ташкентский автор как бы «взглядом из-за рубежа» заново всматривается в творчество великих художников.
Совсем недавно в Узбекистане была опубликована книга старейшего литературоведа, критика и писателя Юрия Морица, включившая в себя работы разных лет, объединенных под названием «Статьи о русской литературе».
Автор многие десятилетия работал на кафедре русского литературоведения Национального университета Узбекистана.
Разносторонне одаренный человек, Юрий Александрович не только опубликовал десятки своих исследований в области теории и истории литературы, литературной критики, но и стал известен в республике как талантливый прозаик, автор повестей и рассказов.
Названный выше сборник статей Морица демонстрирует глубину и широту интересов автора: он включает в себя работы о Ломоносове и Фонвизине, Л.Толстом и Достоевском, Лескове и Фете, Дружинине и Писареве, Ахматовой и Мандельштаме, Ходасевиче и Гумилеве, Платонове, Пастернаке и Бродском.
В каждой из названных статей запечатлены «необщие выражения» лиц классиков русской литературы. Ташкентский автор как бы «взглядом из-за рубежа» заново всматривается в творчество великих художников слова, проявляя при этом не только широкую эрудицию и понимание прекрасного, но и демонстрируя особую, свойственную ему, убедительность в преподнесении оригинальных идей и концепций.
На наш взгляд, важнейшее убеждение Юрия Морица, объединившее все персоналии книги, заключается в том, что при всей значимости факторов, исходящих от эпохи, исторических условий и «духа времени», главным в творчестве художников слова являются универсальные духовные ценности.
Хочется отметить еще одну важную особенность его работы – основательную, глубокую проработку темы исследования. Мориц избегает общих мест, приблизительных оценок и шаблона.
И потому каждая из его статей становится хотя и небольшим, но открытием, результатом умелого извлечения из уже известного нового, незамеченного и попросту забытого.
Особого интереса, на наш взгляд, заслуживают работы Юрия Александровича о русских критиках – А.В.Дружинине и Д.И.Писареве. В преамбуле своей статьи о первом из них Мориц сетует на то, что общественное мнение до крайности прихотливо: «сегодня оно возвеличивает определенную личность, завтра низвергает ее в небытие, а через некоторое время властно возвращает к полнокровной жизни» (1).
Выступая под знаменем «чистого искусства», Дружинин подвергся сокрушительным нападкам со стороны адептов гоголевского направления в литературе, ибо горячее время, предшествовавшее правительственным реформам, склоняло художников слова к социальности, памфлетности и сатире.
Дружинин же с его пристрастием к «вечным темам» в литературе оказался вне столбовой дороги, на обочине литературного процесса, созвучного общественному подъему.
Когда же бури миновали, жизнь возвратилась в привычное русло, вдруг выяснилось, что его эстетика, его анализы и оценки творчества ведущих отечественных писателей выдержали испытание на прочность, доказали свою истинность.
Но, как оказалось ненадолго. Литературоведение эпохи социализма с крайней сдержанностью отнеслось к его наследию: ведь Дружинин вступил в полемику с такими корифеями демократической критики, как Чернышевский и Добролюбов, отстаивая «аристократическую теорию» искусства.
Однако после отказа от ортодоксально-партийных принципов критики имя его засияло новым блеском, и суждения Дружинина вновь были востребованы. «Ныне едва ли сыщется толковый литературовед, вузовский педагог или школьный учитель, не имеющий на своей книжной полке томик литературно-критических работ Дружинина или хотя бы конспекта наиболее интересных его статей» (2).
И дело вовсе не в моде на Дружинина, утверждает Ю.Мориц, а в настоятельной необходимости корректирования многих устоявшихся оценок и толкований в истории отечественной словесности. И сей критик в этом деле оказывается весьма полезен.
Не отрицая вовсе известной пользы дидактической литературы, Дружинин все же склонен отвести ей второе место. Подлинное искусство, по его мнению, чуждо дидактике, хотя и пробуждает в человеке «мысли добрые».
Плодотворность основных теоретических идей Дружинина, полагает Ю.Мориц, опирается на опыт критика. Ташкентский исследователь особо выделяет исключительную проницательность Дружинина-критика, его «способность угадать вес и значение писателя, даже по сравнительно немногим творческим опытам».
Это доказывается его суждениями о Льве Толстом: не дожив до публикации его вершинных творений – романов «Война и мир», «Анна Каренина» и «Воскресение», критик, основываясь лишь на малой прозе, предсказал автору «блистательную будущность».
Отстаивая творения А.Н.Островского от нападок критики, «потока неистовых порицаний», Дружинин назвал драматурга одним из самых «могущественных деятелей русской литературы». Юрий Мориц, отбросив рутинную односторонность статьи «Темное царство», утверждает даже, что статьи Добролюбова и Дружинина об Островском «превосходно дополняют одна другую».
И полагает, что без знакомства с этими статьями рассмотрение творчества А.Н. Островского не может быть полным и вполне объективным.
Особенно близка была Дружинину, теоретику «чистого искусства», чуждая всякой социальности поэзия Афанасия Фета, обращенная к «вечным темам». Но критик всегда придерживался строгой объективности, и потому, работая над статьей об антагонисте Фета – Н.Некрасове, сделавшим социальность доминантой своего творчества, он не разделил мнение Фета, назвавшего Некрасова «псевдопоэтом».
Дружинин разглядел в нем большого художника, «всегда готового ответить на призыв музы, куда бы она его не увлекала».
Важнейшими чертами критического дара Дружинина Ю.Мориц признает смелость, независимость и оригинальность мышления, его способность противостоять крупнейшим авторитетам, когда этого требовала научная истина.
В доказательство этого автор книги приводит оценку Дружининым гончаровского романа «Обломов». Н.Добролюбов в статье «Что такое обломовщина» трактовал главного героя романа как апатичное и инертное существо, назвав его байбаком. В разборе произведения, преимущественно идейного характера, не были затронуты вовсе психологические и нравственные аспекты личности.
И потому-то бедный Обломов, естественно, не мог быть героем в глазах революционно-демократической критики. Для читателей-современников он и оставался байбаком, «лишним человеком».
Но вот вдруг прозвучало совершенно новое, весьма неожиданное и парадоксальное суждение Дружинина о том, что «Обломов любезен всем нам и стоит беспредельной любви»! Персонаж этот, по его мнению, вовсе не байбак, а глубокий человек, трогательный и симпатичный в своем грустном комизме.
Это эпохальный образ доброго чудака, не способного на зло… В своей статье о Д.И.Писареве Юрий Мориц сетует на то, что этого незаурядного литературного деятеля именуют лишь критиком.
На самом деле он, в первую очередь, философ, социолог и просветитель. И критика для Писарева была в большинстве случаев вовсе не самоцелью, а составной частью философско-социологических концепций, более того – средством наполнения теоретических размышлений живым, наглядным и весьма убедительным материалом.
Читателей привлекали не только злободневность его идей, но и блеск ума, основательность эрудиции и живость изложения. Его статьи словно побуждали современников смотреть на исторические и бытовые реалии жизни свежим критическим взглядом, сбросившим оковы отживших традиций и представлений.
В то же время, полагает Ю.Мориц, нельзя не заметить досадные промахи и серьезные противоречия в теоретических взглядах критика, отрицавшего эстетику и называвшего ее лишь «голосом непосредственного чувства».
Однако же, зарекомендовав себя недоброжелателем эстетики, Писарев не мог избежать «обаяния художественности».
Ю.Мориц, называя это трудно объяснимым противоречием, останавливается на статье критика «Базаров», начинающейся с восхваления художественного мастерства И.С.Тургенева.
Однако Писарев, выявляя склад и генезис характера главного героя, вовсе не склонен к дифирамбическому восторгу: он подмечает и несомненные слабости Базарова. В их числе крайности нигилизма, выразившегося в отрицании прекрасного в природе, а значит – и в искусстве. Но делается это с досадными оговорками.
Критик признает необходимость и естественность наслаждения прекрасным, но как важнейшим источником сил работника. Не мало ли? – задается вопросом Ю.Мориц… Итоги многих разборов, оценок и приговоров Писарева приобрели классическую значимость, вошли в школьные и вузовские учебные пособия, стали достоянием отечественной науки.
Как представляется, литература в критике Писарева – это гигантская модель русского общества XIX века в исторической динамике его развития. Художественное же произведение, полагает Ю.Мориц, интересует Писарева прежде всего как отражение реальной жизни, инструмент ее познания.
Весьма актуальным представляется использование новаторской методологии Писарева-критика, особенно в тех случаях, когда персонажи соотносятся с конкретными социально-психологическими типами. И потому Писарев отнюдь не случайно придает большое значение сопоставлению рассматриваемых героев с персонажами других произведений.
Это позволяет ему не только уточнять содержательные границы литературных типов, но и нащупывать пути к типологическому моделированию общества, суждению о нем, оперируя весомыми аргументами. Личность же как таковая, в отрыве от социума, мало интересует критика, ибо его анализы, как правило, всецело подчинены социальным проблемам. Именно этого, констатируют Юрий Мориц, и недостает современной критике и науке о литературе, чрезмерно увлекающимся «разгадыванием ребусов формы».
В большинстве своем статьи Писарева являются пристрастными, умными и дельными монологами об актуальных жизненных проблемах. И художественная литература в них – это нередко иллюстрации к высказываемым мыслям. Однако особенность творческой деятельности его состояла в том, что она носила ярко выраженный бойцовский характер.
Язвительный критик-полемист стал одним из лидеров в борьбе между пушкинским и гоголевским направлениями в русской литературе. Но, увлекаясь остротой схватки, об иногда опрометчив в суждениях, допускал досадные промахи, особо очевидные в практике ниспровержения эстетики, развенчания авторитетов, отрицания лирической поэзии.
Так, например, считает Ю.Мориц, нельзя рассматривать антипушкинские эскапады Писарева как нечто совершенно небывалое и невероятное. Следует помнить, что это происходило в свирепое время «разбрасывания камней», в обстановке ломки устоев крепостничества.
К тому же сбрасывание кумиров с «кораблей современности» – одна из глуповских традиций радикалов. Примеров тому немало… Интерес к творчеству Писарева постепенно снижался, а затем и совсем исчез в связи с потеснением реалистической литературы модернизмом.
Однако сегодня как никогда ранее, завершает свою статью о критике Ю.Мориц, ощущается потребность в писаревской строгой аналитичности при рассмотрении художественных произведений, отражающих жизнь.
«Как не посочувствовать писаревскому стремлению видеть в художественной литературе не служанку низменных инстинктов и пороков, а могучее орудие преобразования жизни на принципах истинной человечности»
