Состояние русского языка волнует общество уже давно. С начала перестройки учёные единодушны в признании бурной динамики изменений, но в оценке этой динамики их мнения расходятся: одни называют её демократизацией, другие – вульгаризацией.
Состояние русского языка волнует общество уже давно. С начала перестройки учёные единодушны в признании бурной динамики изменений, но в оценке этой динамики их мнения расходятся: одни называют её демократизацией, другие – вульгаризацией.
Часть русистов обращает внимание на жаргонизацию, криминализацию русского языка, засилье англоамериканизмов, размывание литературной нормы и негативную роль СМИ, сокращение числа говорящих на русском языке, ухудшение качества владения языком и целый ряд других неблагоприятных явлений, вызывающих по меньшей мере озабоченность.
Их оппоненты, напротив, ссылаясь на исторические примеры, доказывают, что ничего особенного не происходит, что многие языки испытывают в своём развитии сильнейшие иноязычные влияния, «впитывают» многочисленные заимствования без вреда для своего здоровья, что изменения происходят лишь в речи, а система языка остаётся «незамутнённой», да и вообще язык – это лишь код, который не может быть оценён в категориях «хорошо» – «плохо»; он просто служит решению коммуникативных задач, то есть обеспечивает общение и понимание.
Русский язык – язык могучий, имеющий множество сфер функционирования, поэтому ему всё нипочём. Сегодня следует предложить иной ракурс обсуждения: анализ происходящих в мире процессов показывает, что дискуссию необходимо вывести на более масштабный уровень.
Настало время обратиться к проблеме «Язык – общество – человек» и осмыслить её в новом ракурсе – глобализационном.
Сравнив осмысление глобализационных процессов в европейских языках и в русском, мы обнаружим, что германистика, романистика и другие языковедческие области накопили довольно значительный опыт описания проблемы, поскольку начали изучать её примерно десятилетием ранее.
Следовательно, мы можем сегодня, анализируя результаты их наблюдений, увидеть, какое будущее может ожидать русский язык и с какими вызовами он столкнётся.
Виртуализация общества, скорость и глобализационная общность бытия воздействуют и на развитие языка – оно также ускоряется и унифицируется. Всё это ведёт и уже привело к появлению общих закономерностей в развитии языков и языковых контактов.
Глобальный английский
Английский завоевал статус общего языка (лингва франка) эры глобальных сетей, новой экономики и Интернета. В 90-е годы ХХ века и сегодня он доминирует в области политики, экономики, прессы, рекламы, радио, кино и развлекательной музыки, путешествий, безопасности, системы коммуникации, науки и образования.
Около 80% коммерческих переговоров по всему миру ведутся на английском. Ещё десять-пятнадцать лет назад знание английского было необходимо на среднем и высшем уровне корпоративной иерархии, сегодня же его освоение требуется и в низовом звене.
В 60-е годы Европейская комиссия издавала 80% текстов на французском языке, к началу же третьего тысячелетия французские тексты составляли лишь около 40% – и эта доля продолжает снижаться, несмотря на все усилия французского правительства. Странам, вступившим в ЕС в рамках его расширения на восток, также приходится использовать английский язык для общения в международных органах.
«Крупные», «полнокровные» языки, то есть языки развитых стран, имеющие высокий коммуникативный статус (разработанный письменный стандарт, охват множества сфер жизни – от науки до судопроизводства, значительное количество говорящих), сокращаются. Подобно шагреневой коже, они съёживаются, уступая английскому целые области – науку, международную коммуникацию.
Воздействие английского выражается и в лавине заимствований: в европейской лингвистике уже зафиксированы Denglish (Germeng), Franglais, Spanglish – в некоторой степени ироничные названия национальных языков, отражающие влияние на них английского. Имеются данные и о различных видах китайского английского – Chinglish; есть основания говорить и о русском английском (Runglish).
Научный мир обсуждает сегодня вопрос: каковы результаты контакта английский – язык Х. Иногда, как в труде Д. Кристала, ответ заложен в самой постановке вопроса: «Погубит ли английский другие языки?»
Значительное число учёных описывает ситуацию при помощи пессимистических метафор: английский – язык-убийца, язык-тиранозавр; язык-кукушонок в гнезде языков и даже лингвистический геноцид, лингвистический империализм, преступления против человечности в области образования и т.д. Появился термин «неанглийские языки».
Существует и скрытое воздействие английского. Исследовательница Дебора Камерон отмечает: повсеместно происходит насаждение единых норм общения, жанров и стилей речи под предлогом того, что они дают максимальный «эффект» в коммуникации.
На деле же насаждается не чужой язык, а чужой взгляд. Дело не в разнообразии языков, а в разнообразии и даже несоизмеримости воплощённых в них картин мира.
Вот что необходимо устранить для «эффективности глобальной коммуникации». Как следствие, японским студентам рекомендуют научиться писать по-японски в соответствии с западными «логическими нормами», а японским бизнесменам советуют принять более прямой и неформальный стиль общения друг с другом.
Так происходит превращение всякого языка в средство укоренения сходных ценностей и единомыслия, в средство формирования типовой социальной идентичности по образцу среднего класса белых жителей США. Язык становится «продуктом глобализации с местным колоритом».
Потеря мотивации
Сегодня английский практически вытеснил все языки из международной научной коммуникации. Вот график, составленный немецким исследователем Ульрихом Аммоном в 2010 году:
Здесь представлено количество публикаций на английском, русском, японском, французском и немецком языках с 1880 по 2005 год в области естественных наук (в скобках отметим рост публикаций на русском языке с начала 30-х годов по начало 70-х). Резкий рост публикаций на английском начался в 70-х годах.
Как видим, уже в 2005 году более 90% публикаций в области естественных наук и математики англоязычны. Даже с учётом того, что иногда на английском публикуются только названия и аннотации, цифры впечатляют.
Сокращению языков способствует и образовательная политика. Многие университеты предлагают обучение на английском. Подобные программы ширятся; их цель – привлечение иностранных студентов и подготовка своих студентов и профессоров к глобализации. Одновременно они подрывают мотивацию к изучению родного языка, а так же, как считают некоторые учёные, меняют тип мышления.
Страдает и научная терминология. Все неанглоязычные учёные должны, если им дороги родные языки, пользоваться двойной терминологией – английской и национальной. Это заметно осложняет их деятельность и вряд ли продлится долго.
Ульрих Аммон настроен пессимистически: «Немецкий будет изучаться ровно столько времени, сколько он будет осознаваться как полезный и дающий преимущества… Сохранится ли потребность в изучении немецкого языка как иностранного, когда каждый немец или хотя бы каждый прилично образованный немец будет знать английский, или глобальный, язык?..
Ещё вопрос: к чему должно в итоге привести введение преподавания английского в начальной школе? Должен признаться, что не вижу света в конце туннеля, который может закончиться потерей международного статуса немецкого языка. У немецкоязычного сообщества нет иного выбора, ему приходится «своими руками» подрывать международный статус родного языка».
Аналогичная картина наблюдается и в других языках Европы. Например, российские научные блоги и сайты обнаруживают явное неудовольствие многих отечественных учёных – особенно молодых – по поводу того, что статьи им приходится писать на двух языках – на английском в международные журналы и на русском – в отечественные.
Образовательная политика государств имеет долгосрочные последствия для жизни и здоровья языков, а она практически во всех странах обнаруживает явный уклон в сторону английского.
В 2000-е годы в Российской Федерации также наблюдается сокращение числа изучающих какой-либо неанглийский язык – как в школах, так и в вузах. А в 2007 году (кстати, объявленном Годом русского языка) в Москве была повышена зарплата учителям английского.
Не следует забывать и о том, что нередко молодые российские граждане получают образование за рубежом – полностью или частично. То есть на иностранном языке. Академическую мобильность и в целом цели Болонского процесса при всём к ним уважении также трудно назвать направленными на поддержание национальных языков в науке и образовании.
Существует, наконец, взаимодействие между повседневным, литературным и научным языком. Если же язык уходит из сферы науки, обедняются и другие формы его существования.
Вторая зона вытеснения национальных языков и постепенно формирующегося англоязычия – международные отношения. Даже Германия – демографически и экономически доминирующая сила в Европе – обнаруживает прогрессирующую маргинализацию немецкого языка в науке, образовании, торговле, моде, молодёжной культуре и на «глобальном лингвистическом рынке». Французский язык защищён законом, но и его международная значимость снижается, не говоря уже об итальянском и других европейских языках.
Согласно политическим декларациям и документам, Европа заинтересована в поддержании и строгом соблюдении многоязычия. Формально все языки ЕС равноправны.
На практике же – хотя бы по причинам финансового и технического характера – обеспечить равноправие нереально. В ЕС сложилась тенденция ограничиваться французским и английским, иногда к ним добавляется немецкий.
И это неудивительно, если учесть, что после 2007 года речь идёт о двадцати трёх языках ЕС. Напротив, ЕС вмешивается в языковую политику входящих в него государств. В 2002 году Европейская комиссия потребовала от Франции изменить закон о языке: французское законодательство, строго предписывавшее снабжать все продукты питания этикетками на французском, вступало в противоречие с законодательством Евросоюза.
Многих граждан Франции возмутил этот факт. Организация Dѐfence de la langue française («Защита французского языка») в январе 2003 года организовала демонстрацию протеста, но, несмотря на это, французское правительство пересмотрело правовые нормы и согласовало их с требованиями ЕС.
Когда нет страха утраты
Уже с середины ХХ века исследования показывают, что по меньшей мере половина имеющихся на сегодня языков – под угрозой исчезновения. Не всегда в этом виноват английский. Около 96% населения земли говорит на 45 языках мира, и наречия малых народов исчезают в результате неравноправного контакта с более «сильными» местными конкурентами.
Однако ранее такая тенденция наблюдалась, как правило, у бесписьменных, не имеющих широкой сферы функционирования языков. Сегодня же схожие процессы коснулись значительно более мощных языков, стоящих на верхних ступенях мировой иерархии. Да и их социальная база (число говорящих) вследствие негативных демографических тенденций сокращается.
Ещё одна составляющая языковых контактов сегодня – это миграция (в том числе коллективная) и образование этнических анклавов. Всё это делает диаспоризацию мира одной из ведущих тенденций развития общества.
Следствие – появление примитивного «языка гастарбайтеров», формирование гибридных (и тоже упрощённых) языковых форм на базе местного языка и английского, местного языка и языка мигрантов, а также зон дву- и многоязычия или специфических явлений типа Kanak Sprak («язык чурок»), который «придумал» турецко-немецкий писатель Ф. Заимоглу.
Kanak Sprak – жаргон турецкой молодёжи, осознанно используемый как вульгарный, эпатирующий код для подчёркнутого выражения своей «промежуточной» идентичности. Ещё один пример гибрида – «квёля» – жаргон русских немцев – переселенцев из России.
Исследователи отмечают также этнизацию социальных групп и их интенсивное воздействие на национальные языки стран пребывания. Этнизация социальных групп (в том числе и формирование этнопреступности) приводит к тому, что национальные языки, известные лишь членам такой группы, приобретают ещё и статус арго – тайного языка.
Но мигранты не довольствуются лишь использованием языка принимающей страны. Турецкий автор Ясмин Ылдыз прямо заявляет: в Германии доминирует мнение, что немецкий – собственность только лишь этнических немцев. Другие же могут лишь «взять его взаймы», но не владеть им. По этой причине, считает Я. Ылдыз, «коренные носители языка» не желают признать, что немецкий не только достояние этнических немцев – много и других обладателей.
Один из вопросов о будущем немецкого формулируется так: не следует ли переосмыслить считающуюся сегодня органической взаимосвязь между этническими немцами и немецким языком? Такие взгляды распространены, конечно, не только по отношению к немецкому языку.
Свободное обращение мигрантов с языком (и культурой) принимающей страны связано не только с недостаточными навыками и знаниями – оно также имеет психологическое объяснение: мигранта не сдерживает страх утраты. Сама же постановка вопроса свидетельствует об исключительно серьёзных вопросах – формировании новой, глобализационной, философии языка (да и не только языка).
«Народная» защита
Языковой контакт вступил в фазу, осмысляемую большинством населения (хотя и не всеми) как угроза существованию родного языка.
Почти во всех европейских странах проявилась характерная закономерность: государственные лингвистические учреждения, «официальная» лингвистика, как правило, настаивают на «нормальности», закономерности всех процессов и – за редким исключением – отрицают трагизм или негативный характер происходящих в языке изменений.
Одновременно ширятся стихийные, «народные», негосударственные меры по защите своих языков. Столь же остро ставят вопрос и неакадемические сообщества. Крупнейшее из них в Германии – Союз немецкого языка (Verein Deutsche Sprache), – основанное в 1997 году – отстаивает «самоуважение и достоинство всех, чьим языком является немецкий».
Всё это сочетается с критикой глобализации, которая рассматривается как растущая зависимость от США. Неакадемические сообщества настаивают на идеологизированной подоплёке упадка национальных языков и всячески противодействуют ему – в ряде случаев весьма успешно. Сходные процессы идут и в других странах, демонстрируя, что противодействие даже очень мощным унификационным тенденциям возможно.
Новая философия
В европейском гуманитарном знании продолжается дискуссия о сущности языка в «постнациональном мире», и связана она с полемикой вокруг понятия нации. Многие учёные исходят из известного определения Бенедикта Андерсона («нации – это воображаемые сообщества»), выводя из него и отрицание понятия «национальный язык», который также признаётся воображаемым идеологическим конструктом (что, кстати, восходит к идеям М. Бахтина).
На этом основании распространение английского языка считается естественным процессом, отражающим новую глобальную идентичность носителей передовых взглядов.
Английские названия товаров и рекламные стратегии представляют глобальную эстетику, глобальную систему ценностей, которая через них утверждается в повседневности. Тем самым создаётся и новая система убеждений и социальных поведенческих образцов.
Важнейший результат этого не языковое воздействие англицизмов само по себе, а возникновение элиты, ориентирующейся на глобальное, её культурное отчуждение от остальных и возникающая из-за этого социальная поляризация.
Английский в неанглийском контексте свидетельствует о современности говорящих и символизирует власть. Именно поэтому, считают многие учёные умы, усилия пуристов бесплодны – они направлены не на первопричину языковых заимствований.
За рассуждениями такого рода стоит идеология глобальных монополий, для которых важно «свободное движение людей и капиталов». Национальные границы и территории – препятствие для глобализационной политики. Не очень нужны ей и национальные языки.
Язык в таком случае обязательно должен быть представлен как произвольный набор знаков, как инструментарий, который лишь служит переносу информации, в принципе заменим любым другим набором знаков, не вызывает эмоций и не влияет на мышление. Если все идеи будут (конечно же, постепенно и в не полной пока мере) реализованы, то исчезнет и разница между коренным жителем и мигрантом – просто не станет критериев их различения. Опоры лишатся идеи любви к своей родине и народу.
При формировании политического, культурного и этнического самосознания язык играет центральную роль. Там, где намерены укрепить сплочённость общности, всегда апеллируют к языку.
В различных исторических контекстах он предстаёт как самой природой данная форма выражения сообщества, глубоко укоренённая в его культурной, а иногда и этнической идентичности. Сегодня же все эти идеи объявляются социальными конструктами – продуктом манипуляции – и отбрасываются.
Такой подход объясняет и появление многочисленных терминов: «постнациональный», «наднациональный», «глобальная идентичность».
Создание глобальной идентичности уже идёт и выражается в появлении метроэтничности – типажа жителя крупного города, ориентированного лишь на «индивидуальный жизненный проект» с гедонистическим уклоном и не отягощённого национальной идентичностью. Говорит он, разумеется, на английском.
Существует, наконец, историческая специфика развития некоторых стран, на которую также необходимо обратить внимание. Приведу в пример Германию – в статусе наших языков и наций, сколь странно это ни звучит сегодня, много общего.
В германском гуманитарном знании по известным историческим причинам весьма распространён отрицательный взгляд на понятия нация и национальный язык. В академических кругах выражения «национальная идентичность» избегают; а если всё же заходит речь на сходные темы, пользуются выражением «культурная идентичность».
В лингвофилософских рассуждениях о современном состоянии немецкого языка ставится вопрос о том, почему немецкий столь легко сдаёт свои позиции.
Нередко исследователи видят причину в недостаточно прочной немецкой идентичности и объясняют это общественной обстановкой и идейными тенденциями в Германии после 1945 года, когда молодым немцам последовательно прививалось чувство вины за преступления нацистского режима.
Даже требования ввести закон о защите языка, аналогичный французскому, встречают идейное сопротивление: в 2001 году немецкий политик Э. Вертебах внёс в бундестаг предложение принять закон о немецком языке и закрепить его государственный статус, однако это предложение дважды (!) было отклонено.
Публичные выступления в защиту немецкого языка рассматриваются как противоречащие духу политкорректности, который в современной Германии, как пишут сами немцы, включает чувство национального смирения.
Разумеется, нелепо отрицать, что обмен с другими языками и культурами ведёт к взаимному обогащению. Речь, однако, идёт о том, что на кону оказались культурный статус и роль национальных языков.
Могут и должны ли страны (и если да, то как) защищать свои лингвистические ресурсы, противостоя глобалистскому неолиберальному дискурсу?
Полагаю, что безусловно должны – без вмешательства общественных сил и русский язык рискует со временем попасть в число слабеющих языков, будущее которых ограничивается частной сферой и фольклором.
История знает примеры возрождения языков путём сознательных и организованных коллективных усилий. Например, так был возрождён иврит.
У глобализации есть два аспекта – объективный, естественный ход вещей и искусственный, создаваемый через политику, экономические условия и идеологию. На искусственную составляющую можно и должно воздействовать, если мы хотим сохранить свой язык и свою культуру и историю.
Какую бы позицию ни занимал тот или иной лингвист по отношению к вопросу о выживании родного языка, в одном едины все: очевидно, что языковые изменения не могут обсуждаться лишь в терминах лингвистики, поскольку они теснейшим образом связаны с социальными, политическими и экономическими тенденциями.
Настало время вновь вернуться к вопросу о том, что же становится основным фактором разрушения языков, пренебрежения ими, их низкого престижа, и осмыслить, в какой области лежит ответ на этот вопрос.
