Сегодня, среди моря издаваемой литературы о Гражданской войне и Белой армии, удивить кого-либо новыми воспоминаниями о трагедии братоубийственного побоища и эмиграции 20-х годов только что ушедшего века.
Сегодня, среди моря издаваемой литературы о Гражданской войне и Белой армии, удивить кого-либо новыми воспоминаниями о трагедии братоубийственного побоища и эмиграции 20-х годов только что ушедшего века, наверное, достаточно сложно. Однако записки Николая Алексеевича Раевского – явление совершенно особое.
Многие, наверное, помнят, какое впечатление произвела книга «Если заговорят портреты», вышедшая в середине шестидесятых в далёкой Алма-Ате. Рассказ о поисках автора пушкинских реликвий в словацком замке Бродзяны, где жила баронесса Фризенгоф, родная сестра Натальи Николаевны Пушкиной, удивительно достойная и какая-то старомодная манера изложения, блистательный стиль – всё это не могло не произвести впечатление.
Люди знающие наверняка догадывались, как в Казахстане очутился человек с фамилией Раевский, долго живший в двадцатых и тридцатых годах в Праге. Однако полностью рассказать его биографию в те годы было просто немыслимо.
Сын судебного следователя, выпускник Михайловского артиллерийского училища, Раевский ещё почти мальчиком надел погоны сначала императорской, а потом Белой армии. Его командиры отмечали фантастическую, какую-то ледяную храбрость молодого офицера.
Он сумел выжить и оказался в Праге, где во время знаменитой «русской акции» президента Масарика тысячам эмигрантов из бывшей империи представилась возможность получить образование и работу.
Пытливый, необычайно любознательный и трудолюбивый, Николай Алексеевич закончил естественный факультет Карлова университета и одновременно трёхгодичную литературную секцию Французского института. За отличные успехи слушатель Раевский получил премию для поездки в Париж. Там, в столице Франции, он побывал в русских библиотеках и архивах и «заболел» Пушкиным навсегда.
Ещё он пробовал себя в литературе, писал воспоминания. У него была необыкновенно цепкая, зрячая память, и Раевский торопился оставить на бумаге всё, что ему довелось пережить в окопах.
Свои «Воспоминания» он разослал для оценки многим, в том числе Бунину и Набокову. Заваленный письмами и произведениями начинающих авторов, великий писатель, судя по всему, просто не добрался до рукописи молодого ветерана. А вот Набоков талант Раевского оценил очень высоко. Впоследствии они не раз встречались в Праге. К тому же Николай Алексеевич занимался энтомологией. Занятие это, как известно, было Набокову едва ли не ближе, чем литература.
Однако уже горела Европа, Чехословакия в 1939-м была оккупирована. Раевского арестовали, он долгое время провёл в тюрьме гестапо. А после войны его уже арестовало НКВД, и вся дальнейшая жизнь будущего блистательного пушкиниста оказалась связанной с Казахстаном.
Там он вышел из заключения, там работал, там и появилась в середине шестидесятых его книга «Если заговорят портреты». Дебют автора в семьдесят лет оказался для Раевского фантастически удачным. Через несколько лет последовали новые книги, в том числе «Друг Пушкина Павел Войнович Нащокин», роман о древнегреческом стихотворце Феокрите «Последняя любовь поэта». А в начале перестройки страна увидела Раевского – по Центральному телевидению прошли две большие передачи о писателе. Седой, удивительно красивый старик казался пришельцем совершенно из другого мира. Каждым словом, каждым жестом он словно напоминал, что были раньше другие люди, были подлинное воспитание и настоящая культура.
Состоялись телевстречи благодаря неустанной работе социолога, исследователя и общественного деятеля Олега Ивановича Карпухина. Именно он в те не самые простые годы убедил телевизионное руководство, насколько важно запечатлеть Раевского и познакомить телезрителей с этим замечательным человеком и, в конце концов, пробил чугунную стену неприятия «белоэмигранта».
Давно уже нет на этом свете Николая Алексеевича, а возвращение его наследия продолжается. И совсем недавно в московском издательстве «Раритет» увидела свет книга «Неизвестный Раевский», также подготовленная Карпухиным. Причём по материалам, найденным им в архивах России и Праги. Те, которые когда-то пропали у Николая Алексеевича при аресте в 1945 году.
Здесь пока ещё нет Раевского-пушкиниста, неутомимого охотника за наследием великого поэта. Тут представлены воспоминания белого офицера. Одного из тех, о которых писала Цветаева:
Не лебедей это в небе стая:
Белогвардейская рать святая
Белым видением тает, тает.
В записках Раевского рассказывается о Гражданской войне и жизни в изгнании в первые годы после ухода из Крыма. Всё написано очень чётко, зряче, с ясной характеристикой чувств и дум:
«Тёмная, давящая злоба, которая появилась в дни развала фронта, росла и крепла. Один вид серых шинелей вызывал слепую болезненную ненависть. Стыдно было чувствовать себя русским. Стыдно было сознавать, что в твоих жилах течёт та же кровь, и ты говоришь на том же языке, что и те, которые братались с врагом, бросили фронт и разбежались по домам, грабя и разрушая всё на своём пути».
«Тифозных в тыл не отправляли. Жалко было: лазареты в станицах – почти верная смерть. Ещё страшнее, если оставят где-нибудь на вокзале. Там живые вперемежку с трупами. Некому будет и воды принести.
Заболевали один за другим. Об одном просили командира батареи – только не в госпиталь. Так и лежали в хатах на берегу замёрзшего Дона. Правая сторона красная, левая – наша. Когда бой посильнее, тифозных на подводы и в степь. Вечером – домой».
«Вчера лагерь с большим подъёмом встретил русский Новый год. Была тихая, тёплая ночь – весенняя или зимняя – не знаю, как назвать её. Ярко светят звёзды, по всей долине горят костры. И, то замолкая, то усиливаясь, несётся “ура”. Трещат выстрелы. Дежурные беспомощно носятся по линейкам, а пули свистят, точно на фронте, но летят, правда, в небо».
Первая цитата – из очерка Раевского «Тысяча девятьсот восемнадцатый год». Вторая взята из его автобиографической повести «Добровольцы», а последняя – из «Дневника галлиполийца». Все эти произведения и вошли в большой том «Неизвестный Раевский».
Перед нами – огромное полотно жизни на Украине во времена Центральной Рады и гетмана Скоропадского, Крым в дни последних боёв армии Врангеля и лагерь на острове Галлиполи. Там, на раскалённой турецкой земле, почти год жили солдаты и офицеры корпуса генерала Кутепова. Место это стало символом мужества и верности своему долгу.
Что самое поразительное и почему эти воспоминания так выделяются среди множества других мемуаров участников Белой армии, так это умение автора, ещё совсем молодого, осмыслить всё происходившее, подняться над своим страшным временем. Такие стремления были достаточно большой редкостью. Ещё кровоточила память о замученных и расстрелянных друзьях и родных, о молодости, перерубленной Гражданской войной. Вот как, к примеру, с нескрываемой симпатией Раевский описывает речь старого офицера:
«Слушайте, времена Тараса Бульбы прошли, живём в другую эпоху, и, прежде всего, нужна гибкость мысли. Ведь сейчас мы укладываем действительно лучшую молодёжь России… Надо признаться, что ошиблись… прекратить… сговориться с большевиками и вместе строить новую Россию».
«Красные поют о себе: “Мы пожара великое пламя”, а ведь мы имеем право сказать то же самое. За нашей победой придёт какая-то новая жизнь. Именно новая. Совдепия сгорит, и начнётся новая Россия. Старая тоже была хороша, но она умерла».
Остаётся только поблагодарить всех, благодаря которым до нас дошли неизвестные строки Николая Раевского, донесшие, кажется, само дыхание того трагического времени и подвиг добровольцев.
В комментариях к книге составитель приводит целый список произведений Раевского, которые пока не найдены. Рукописи, как известно, не горят, и будем надеяться на новые встречи с этим удивительным, легендарным человеком и блистательным писателем.
