Недавно назначенный на должность главы Федерального агентства по делам Содружества Независимых Государств, соотечественников, проживающих за рубежом, и по международному гуманитарному сотрудничеству (Россотрудничество) Константин Косачёв.
Недавно назначенный на должность главы Федерального агентства по делам Содружества Независимых Государств, соотечественников, проживающих за рубежом, и по международному гуманитарному сотрудничеству (Россотрудничество) Константин Косачёв – о новых задачах возглавляемого им ведомства, настоящей «мягкой силе» и о том, как ею пользоваться.
– Ведомство, которое вы недавно возглавили, попадало в информационное пространство в основном в связи с кадровыми изменениями в его руководстве. Широким массам о нём известно мало. С чем это связано?
– Я не стал бы умалять значение работы, которая была проделана в последние три года. Просто это специфическая работа, она направлена главным образом на зарубежную аудиторию. Смею утверждать, что в мире, особенно среди наших соотечественников за рубежом, Россотрудничество известно. Разнятся оценки. Кто-то его хвалит, кто-то ругает. Сколько людей, столько мнений. Это проблема не столько агентства, сколько раздробленной и разобщённой российской диаспоры за рубежом, но об этом нужно говорить отдельно.
Другое дело, что деятельность агентства очень слабо подсвечивалась в СМИ. Слабо рекламировалась, если хотите. А грамотный пиар порой имеет чуть ли не большее значение, чем содержательная работа. Одна из моих задач на позиции нового руководителя агентства заключается в том, чтобы то, что мы здесь реально делаем, было не просто востребовано теми, кому это нужно, но и известно всем, кто следит за нашей деятельностью и её комментирует.
– Когда в 2008 году создавалось Россотрудничество, идея состояла в том, что оно будет продвигать российское влияние в мире при помощи так называемой «мягкой силы». Россия умеет пользоваться этой «мягкой силой»?
– Пока не так эффективно, как многие наши соперники. Часто мы упрощённо понимаем определение «мягкая сила». Кто-то считает, что это набор инструментов к принуждению партнёров сделать что-то, только не прямых, а косвенных. Когда где-то аккуратно меняется регламентация экономического сотрудничества, где-то перекрывается вентиль. И вот такая полужёсткая сила формально называется мягкой. Это одна, радикальная, трактовка этого понятия.
Противоположное, но не менее ошибочное мнение заключается в том, что «мягкая сила» – это некие мероприятия: концерты, выставки, фуршеты. Когда за влияние выдаётся присутствие и не более того.
И первое, и второе я считаю в равной степени неправильным. Термин «мягкая сила» придумал американский политолог Джозеф Най, который, если не ошибаюсь, определил его так: реализация собственных интересов через добровольное согласие к этому союзников, их соучастие в такой реализации, а не принуждение к союзничеству. Такое добровольное согласие наших потенциальных партнёров, наших потенциальных союзников на взаимодействие с Россией и должно быть предметом реализации нашей страной концепции мягкой силы. Но пока она находится в зачаточном состоянии, только начинает развиваться.
– Вам ближе трактовка Ная?
– Она наиболее близка к тому, что должно быть на самом деле. Речь ведь действительно идёт о том, чтобы образ России был естественно притягательным. Не просто потому, что нам хочется, чтобы Россию любили и относились к ней с симпатией, а потому, что наши потенциальные партнёры видят в России пример и модель для подражания. Эта задача звучит амбициозно, но она вполне реализуема.
Нужно стать моделью для подражания с точки зрения обустройства экономики, политической системы, рецептов решения актуальных современных проблем вплоть до кричащей проблемы коррупции (где мы пока точно не являемся примером для подражания). Но, повторюсь, задачу надо ставить именно так.
Если брать постсоветское пространство, геополитические соперники России приходят на это пространство под лозунгом: «Мы пришли к вам, чтобы помочь вам решать ваши проблемы». Россия же часто пытается восстановить своё присутствие и влияние на постсоветском пространстве, не скрывая того, что это нужно нам. Вот мы, Россия, присутствуем в такой-то географической точке, потому что это отвечает российским интересам. Это затрудняет реализацию концепции «мягкой силы», это настораживает и отталкивает потенциальных партнёров.
– Несложно заметить, что из всех стран постсоветского пространства только Казахстан и Белоруссия совершают шаги по реальному сближению с Москвой. Не маловато союзников?
– Нынешняя ситуация не может вызывать удовлетворение. Но я не соглашусь с тем, что наши союзнические отношения исчерпываются только Белоруссией и Казахстаном. Да, с ними проекты интеграции находятся в самой продвинутой форме, но ни для кого не секрет, что и Киргизия, и Таджикистан если и не мечтают, то, во всяком случае, внятно обозначают намерения присоединиться к Евразийскому экономическому союзу. Здесь нет отсутствия желания с их стороны. Скорее, с нашей стороны пока есть отсутствие готовности расширять эту конструкцию, не убедившись, что она заработала хотя бы в стартовых формах с участием ограниченного числа государств.
У нас союзнические отношения с Арменией, и это не преувеличение. То, что Армения является членом Организации Договора о коллективной безопасности, – исчерпывающее тому подтверждение. У нас серьёзные и качественные отношения с Азербайджаном. Серьёзные и качественные отношения с Украиной, несмотря на огромное количество разногласий и споров. Поэтому Россия точно не находится в какой-то изоляции, не действует в одиночку на постсоветском пространстве.
Упущено было много возможностей. Мы могли бы сейчас находиться в значительно более высокой стадии реинтеграции этого постсоветского пространства – прошу не путать с воссозданием Советского Союза. Но то, что было сделано ошибочно, осталось в прошлом. Будем учиться на этих ошибках и двигаться вперёд. Слава богу, проект Евразийского союза сейчас заработал реально и движется вперёд семимильными шагами.
– Когда Россотрудничество создавалось, говорили, что оно должно стать российским аналогом USAID (Агентство США по международному развитию). Эта установка актуальна?
– USAID в американской терминологии занимается официальной государственной помощью. В России используется на этот счёт другой термин – «содействие международному развитию». Ещё в 2007 году Президентом РФ была утверждена концепция нашего участия в содействии международному развитию. И в этой концепции уже тогда было предусмотрено создание соответствующего российского механизма, но не было обозначено, что это за механизм. Однако сама идея того, что такую работу нужно «окормлять» организационно, была прописана. С тех пор минуло почти пять лет, но пока никаких организационных решений на этот счёт не принято.
Один из возможных вариантов действий – не буду скрывать, что я его сторонник – заключается в том, чтобы придать соответствующие функции Россотрудничеству. Я бы лично считал это оптимальным решением с точки зрения российских государственных интересов. Такое решение не потребовало бы больших финансовых затрат, организационных затрат, можно было бы опираться на имеющуюся у Россотрудничества сеть зарубежных представительств и эти программы запустить остаточно быстро и эффективно. Но повторю, что вариантов несколько и окончательное решение здесь за руководством страны, за Президентом и за Правительством РФ, и мы ожидаем этих решений – надеюсь, в ближайшее время.
– Как вы определите круг задач, которые должно решать Россотрудничество?
– Если отталкиваться от того, что уже наработано, то сейчас компетенция Россотрудничества сконцентрирована преимущественно в гуманитарной сфере. Это поддержка русского языка за рубежом, организация культурных мероприятий, просветительских мероприятий, выставок, гастролей, предоставление образовательных услуг уже в более широком контексте, не только связанных с русским языком. И вольно или невольно, нравится нам это или нет, оказывается, что эти усилия сосредоточены главным образом на среде наших соотечественников за рубежом. Это, с одной стороны, абсолютно правильно и востребовано самой жизнью. На мой взгляд, никто даже не должен обсуждать целесообразность поддержки наших соотечественников в части русского языка и в части содействия их сопричастности русской (или российской) культуре. Так будет и впредь.
Но при такой организации работы если не за бортом, то в зоне вторичного внимания оказываются политические и экономические элиты стран, с которыми мы работаем, уже не относящиеся к категории наших соотечественников. Те, кто, может быть, интересуется Россией, симпатизирует ей, равно как и те, кто нами не интересуется или, может быть, нам не симпатизирует. Эти люди не менее важны для нас, потому что они в конечном итоге формируют государственную стратегию соответствующего государства по отношению к России. Пока, возможно, это не более чем точка зрения новичка, но, на мой непредвзятый взгляд, это является очень серьёзным ресурсом дальнейшего развития Россотрудничества.
Если взять зарубежные аналоги, то тот же USAID, Британский совет, Институт Гёте, Институт Сервантеса – они же в России работают прежде всего с российскими гражданами, политиками, общественниками, с кем-то ещё. И это для них не менее важно, чем работа со своими соотечественниками.
– Я ознакомился с программой мероприятий Россотрудничества на этот год и обнаружил там удивительные вещи. У меня вопрос: как развитию гуманитарного сотрудничества, например с Францией, могут способствовать мероприятия по празднованию 200-летия победы России в Отечественной войне 1812 года во французских регионах?
– Могут. На самом деле мероприятия по 200-летию победы в Отечественной войне у нас реализуются, естественно, в основном в России. Но частично и в двенадцати зарубежных странах, которые либо участвовали в той войне, либо потом возникли на базе государств, существовавших тогда. Конечно, есть страновая специфика, в этом нет никакого сомнения. Но это праздник во славу подвига наших солдат, и понятно, что во Франции эти мероприятия не должны носить характера победы над поверженным врагом. Это совершенно точно. Но это наша общая история, и мы от неё никуда не денемся.
Я буквально на днях участвовал в заседании государственной комиссии по подготовке к празднованию двухсотлетия победы в войне 1812 года в Малоярославце. Так вот оттуда – я, кстати, этого никогда не знал – пошло выражение «сесть в лужу». Оказывается, под Малоярославцем течёт река Лужа, где завязли обозы, перевозившие Наполеона. Наполеон там завяз в Луже, и потом это вошло в русский язык. Вот пример того, как завязший обоз Наполеона обогатил русский язык.
Таких примеров полно и во Франции. Все знают нашу традицию не оставлять на столе пустые бутылки. А откуда она пошла? Вот вам исторический факт. В 1814 году наши казаки заходят в Париж, начинают гулять в местных трактирах и быстро выясняют, что счёт в конечном итоге выставляется по количеству пустых бутылок, стоящих на столе. Как же упустить такую возможность – сэкономить на счёте? Вот и стали прятать бутылки под стол. А мы до сих пор этому слепо следуем – во всяком случае те, кто потребляет спиртные напитки.
Таких исторических точек соприкосновения, уже не разводящих наши народы, не делящих их на победителей и побеждённых, огромное количество. И нужно их находить, из них создавать объединительные мотивы для, если хотите, дальнейшего сближения современных народов, в данном случае народов России и Франции.
– Эксперты выделяют несколько составляющих успешного применения «мягкой силы»: культурная привлекательность страны, привлекательность её политических ценностей и программ. С первым у России проблем вроде нет, а со вторым и с третьим?
– Это очень важная тема. И совершенно очевидно, что то, что происходит внутри страны, является первоосновой для её внешнего образа, для её имиджа. Не хотелось бы никого обижать, но предположим, если бы сейчас Северная Корея потратила бы миллиарды долларов на улучшение своего образа за рубежом, я думаю, это были бы бесцельно потраченные миллиарды в силу специфики ситуации, которая сейчас существует в Северной Корее.
– Россия не в такой же ситуации?
– Нет, мы, конечно же, не в такой ситуации. Если говорить об образе любой страны, то, на мой взгляд, он распадается на три составляющих. Это репутация страны – то, что о ней думают вовне. Это реальность – то, что страна собой представляет на самом деле. И это бренд – то, что сама страна хотела бы, чтобы о ней думали, и то, что она хотела бы продвигать в качестве своего образа за рубежом. Так вот, в идеале эти три позиции – репутация, реальность и бренд – должны совпадать. Когда реальность соответствует и тому, что сама страна о себе думает, и тому, что о ней думают за рубежом.
В России, увы, пока ситуация не такая. Я считаю, что репутация России за рубежом занижена. Откровенно занижена. И о нас думают гораздо хуже, чем мы есть в реальности. Бренд, который мы бы хотели продвигать в окружающем мире, пока тоже отличается от реальности. Он искусственно завышается, мы продвигаем весьма приукрашенную картинку происходящего в нашей стране. Ещё раз повторю – то, что происходит в нашей стране, имеет свои плюсы и свои минусы, свои достижения и свои дефициты, но репутация России за рубежом радикально хуже того, что есть на самом деле. Выправление этого перекоса и есть задача,в том числе для Россотрудничества. Разумеется, наряду с другими задачами агентства, о которых шла речь выше.
Источник:«Коммерсант»
