Советский Ташкент: они вернулись с войны…

Победители возвращались с Великой Отечественной  в Ташкент. Их мирная жизнь была непростой…

– После войны прошло более 15 лет, но эти люди, вернувшиеся с нее инвалидами, так и не смогли найти себя в обществе. Они сидели везде: возле аптеки, у Гастронома, на базаре, у входа на озеро. Много было мужчин без ног, без рук, с перевернутой фуражкой или тюбетейкой перед собой, куда сердобольные граждане города бросали мелочь. Мне всегда было очень жаль этих людей, и я нередко спотыкалась, оглядываясь на них, зля маму. Так мне хотелось узнать, кто же им оторвал ноги или руки, кто выколол глаза или изувечил? Конкретно, кто???

На Гулистане, это такая махалля, находилась картонажная фабрика слепых. Я часто бегала туда, так как там находился хлебный магазин. Прямо перед ним проезжал трамвай, и я видела, как слепые ждут, пока он проедет, чтобы перейти улицу. Очень часто мне приходилось через эту линию переводить слепых мужчин и женщин с тросточкой, которые всегда улыбались незрячей улыбкой и тепло благодарили: “Спасибо, девочка… Ты, наверное, пионерка или тимуровка? Учись хорошо, дочка…”

Переведя их на другую сторону, я возвращалась к магазину со слезами на глазах. Я ненавидела войну, которая превратила этих людей в инвалидов. Они никогда не увидят солнца, неба, зиму, весну, лето, осень… Это несправедливо…

Перейдя в пятый класс, я выбрала из двух иностранных языков немецкий. Вдруг нападут эти гады, фрицы, а я во всеоружии… Точно, пойду в разведку…

Учителем по физике у нас был Валентин Валентинович, который ходил с черной пиратской повязкой на правом глазу. Он тоже был участником войны и добрейшим человеком. Воевал под Ленинградом, был, по-моему, танкистом. Он потерял всех родных, поэтому не мог оставаться у себя на малой родине и приехал к нам. Ему было почти 50 лет, но у него был маленький ребенок. Мы знали, что он женат на своей ученице, которая работала в нашей школе старшей пионервожатой, ей было всего 25 лет. Надо же, война сотворила такую судьбу…

По дороге в школу каждый день нам попадался долговязый худющий мужчина, лет 40, который своими ужимками веселил нас, детей. Мы стояли и смеялись, пока кто-то из взрослых нам не надрал как-то уши. Впервые слово “контуженный” я услышала именно тогда. Странно, но у него еще и после войны родились дети.

Жена ждала его с войны, у них было уже двое детей. Стало четверо. Его сыновьям было стыдно за него, ведь почти все дети его дразнили, и поэтому они отсиживались дома. Я сейчас удивляюсь, как Наби-ака с раннего утра до поздней ночи в любое время года стоял, как столб, на ул. Рубинштейна, недалеко от дома моей одноклассницы, Нелли Фалько…

Прямо на нашем базаре, у входа, была будка. В ней сидел дядя Миша, сапожник. Почти каждую неделю мама ходила к нему с моей куклой, у которой не держалась голова. За 10 копеек он ее ставил на место каким-то крючком. Как-то мы с мамой зашли в эту будку, а дядя Миша горько плачет.

Оказалось, у него украли костыли. Он был парализован на обе ноги. Я не замечала… оказывается, он их просто влачил. Мама оставила меня возле него, а сама куда-то ушла. Через полчаса возле будки дяди Миши собрались возмущенные люди.

 “Руки поотрывать надо тому, кто украл у Миши костыли. Ему же их с трудом военкомат дал, как он будет без них?” – возмущался базарком, директор рынка. Дяде Мише парализовало ноги еще в самом начале войны на Украине. Он был евреем. Семью угнали в Германию, а его эвакуировали к нам. С тех пор он у нас и остался. Эту историю рассказала в этот момент продавщица, которая непроданные цветы оставляла в его будке на ночь.

 “Дядя Миша, ты не плачь. Если костыли не найдем, походишь на старых дощечках, а там другие попросим. Мы сейчас акт о краже составим и в милицию сообщим…”

Тот, кто жил на Беш-Агаче, хорошо помнит длинный голубой узкий лоток по продаже газированной воды и соков. Каждый раз я пила там самую вкусную газировку на свете! Одной из продавщиц в лотке работала тетя Маня, которая жила по соседству с моей бабушкой. Ее муж пропал без вести. У нее было двое детей, и оба учились в консерватории.

Всякий раз, когда мы с мамой к ней подходили, она с грустью сообщала, что опять на ее запрос о муже пришел отрицательный ответ. Надо же, прошло столько лет, а тетя Маня все ждет его…

На праздники наш папа всегда нам дарил ткани, чтобы пошить четверым дочерям платья. Неизменной нашей портнихой оставалась тетя Аня. Но почему-то сегодня она отказывается принимать заказ от нашей мамы.

 “Аня, что случилось? Ты ведь никогда нам не отказывала? Есть еще целых две недели! Как же мои дочери будут без нарядов?”

“Настроения нет совсем. Представляешь, Володе опять не дали 1-ю группу. Говорят, для этого нужно, чтобы одна нога была короче другой на 10 см, а у него на 9… всего! Ну не добил его фашист на 1 см, проклятый! А теперь он мучается со своей третьей группой, с которой он обязан работать для хорошей пенсии. А он уже устал ходить по своим шпалам, обходчик железнодорожный.  Он ведь сидит на обезболивающих. Говорят, ВТЭК надо подмазать, иначе никак…”

Только через 30 лет после войны дяде Володе дали первую группу. Но недолго он радовался. Умер, не успев получить пенсию, бедняга…

Инна Соломоновна, наш участковый врач, имела неосторожность выйти замуж второй раз, будучи вдовой, имея на руках двоих малолетних детей. Так с нее сняли пенсию по потере кормильца! Нельзя строить личное счастье, когда муж погиб, защищая Родину! А второй супруг, будь любезен, обеспечь сам сирот. Вот так-то…

В самом начале нашего тупика жила семья Гороховых. Не помню, как звали родителей, но у них было три дочери: Их папа был без одной ноги. У него была маленькая двухместная машина, выделяемая инвалидам собесом, на которой он левачил на базаре. И вдруг, как гром средь бела дня – его убили!

Возмущались все соседи. А оказалось, что преступник такой же инвалид, как и он. Они не поделили клиента и оба, одноногие, подрались. Наш сосед упал на асфальт и больше не встал. Я помню, как он лежал в красном гробу, с медалями на груди, а его жена разрезала ножницами прямо на нем костюм и брюки со словами: “У нас хватает мародеров, еще мертвого могут раздеть…”

…А сколько инвалидов просто на досках с колесиками появлялось в городе в праздники, сколько валялось из них по-пьяни в собственной луже на улицах в моем детстве! Что русских, что узбеков, что других…

Мой папа тоже был участником двух войн – Финской и Отечественной, но он никогда о них нам не рассказывал. Только однажды, когда я отказалась доедать хлеб, он рассказал, как он один выбирался из окружения. Целую неделю он плутал в лесу, питаясь ягодами и сырыми грибами. И вдруг он наткнулся на корочку хлеба, которую, видимо, кто-то обронил. Он говорил, что рыдал так, как будто ему даровали нечто такое, о чем он даже не мечтал! Смакуя эту корочку целый день, к вечеру он выбрался к своим.

 “Запомни, дочка, хлеб – это жизнь. К нему надо относиться с уважением и бережливостью. Бери его столько, сколько сможешь съесть. А если увидишь валяющуюся крошку, обязательно нагнись, подбери, отдай птичкам или собакам, но никогда не проходи мимо него, хлеба, и не дай бог, по нему…”

… Почтальон дядя Гриша приходил на нашу улицу через день с тяжеленной черной сумкой через правое плечо, хотя именно правой руки у него не было. Его уважала моя бабушка. Ведь он приносил ей письма с фронта от сына. При его появлении бабушка разжигала примус или бросала угли в самовар. Без чая она его не отпускала. Интересно, как они друг друга понимали –  бабушка не говорила по-русски, он – по-узбекски, при этом бабушка была глухой?

Как-то он сидел на нашем топчане и рассказывал, отчего она оглохла. “Знаешь, как она твоего папу ждала с фронта? Вставала рано утром и подметала весь тупик, убирала все камешки, чтобы он не споткнулся. Зимой она чистила снег на всей улице, посыпала наледь золой, забывая о платке… простудила голову, осложнение на уши. Дождалась она все-таки твоего папу…

Врезался в память и другой рассказ почтальона: «Вчера на ул. Фурката умерла Рихсиева Матлюба, ты ее не знаешь. Телеграмму я им принес от их приемного сына с просьбой, чтоб не хоронили до его приезда, к утру обещал быть. Матлюба-опа в войну его выходила, тифозника-Сергея. Он откуда-то из-под Киева прибыл к нам. Ему было лет 7, наверное. Представляешь, родители нашлись только в 50-м году! Как она, бедная, плакала тогда… Он тоже сильно плакал. Мать приехала за ним, а он ее не понимает – в узбекскую школу ведь ходил. А сейчас он на летчика, говорят, выучился. Два раза она к нему со старшим сыном летала. Переживала за него сильно, привязалась ведь очень…

Много у нас хороших людей. Я вот письма разношу, поэтому знаю… До сих пор люди надеются, что найдутся их дети, родители.”

… Мы родились почти через 5-10 лет после Победы. Но видели и скорбь в глазах воевавших, осиротевших, и видели настоящее ликование народа-победителя. Такое забывать нельзя.

Хикоят Кадырова